Время, вперед!

Советская культурная политика является, однако, не только и даже не столько предметом историко-научного интереса. Через 20 лет после исчезновения советского государства мы отчетливо можем оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.

Постоянно сталкиваясь с кругом актуальных экспертных задач в этой области, мы замечаем, что наше восприятие настоящего и возможные дальнейшие стратегии неотделимы от исторического понимания генеалогии существующего положения дел, оценки исторического опыта, который является неотъемлемым фактом нашей истории, а значит, и нашего будущего.

Разумеется, даже при рефлексивном обращении к историческом материалу мы сегодня оказываемся в пространстве напряженного столкновения ценностных и политических позиций. Однако в любом случае – даже если таких оценок крайне трудно избежать на авторском уровне – мы ставим во главу угла аналитическую и научно-профессиональную сторону этой работы. Это, как показывает и опыт подготовки настоящего сборника, далеко не просто.

Я благодарю своих коллег – Анну Ганжу, Ирину Глущенко, Тимофея Дмитриева, Илью Инишева, Олега Кильдюшова и Руслана Хестанова, чья работа в рамках проекта Лаборатории исследований культуры на отделении культурологии НИУ ВШЭ в 2012 г. выстраивалась именно вокруг проблематики советской культурной политики, а также всех студентов и аспирантов, принимавших участие в наших семинарах[1]. Всероссийская конференция «Культурная политика в СССР», которая прошла на отделении культурологии НИУ ВШЭ в декабре 2012 г.[2], стала продолжением этого проекта, а доклады ее участников легли в основу статей, составивших эту книгу.

Ряд статей для настоящего издания был также подготовлен в рамках программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ – проект 2013 г. Лаборатории исследований культуры ЦФИ НИУ ВШЭ «Государственная политика и идеология в области культуры».

Виталий Куренной

I. Идеология культуры

Виталий Куренной. Советский эксперимент строительства институтов [3]

Советская история является уникальным случаем долгосрочного общественного эксперимента по строительству организационной и управленческой структуры, призванной радикально модифицировать поведение человека. Этот эксперимент имел как репрессивную, так и конструктивную часть. Репрессивная часть включала как политическую составляющую, определяемую марксистской формулой гражданской «классовой войны» и нацеленную на прямое уничтожение врага, так и социально-репрессивную практику «перековки».

Конструктивная часть была прямым следствием определенной логики, укорененной в комплексе идей Просвещения[4] (т. е. доисторицистского – как это ни парадоксально в случае «исторического материализма» – периода модерна) и имеющей несколько аспектов. Прежде всего она заключалась в предполагаемом по умолчанию нормативном цивилизующем значении образования (первоначально в элементарной форме грамотности) и рационального образа жизни (первоначально в элементарной форме гигиены). Однако эта внешняя сторона, быстро и необычайно эффективно получившая прямое выражение в соответствующих мерах большевиков уже на начальном этапе советской власти, имела под собой более фундаментальные основания – специфическую антропологическую модель (и соответствующую дискурсивную формацию), предполагавшую фактически безграничную пластичность любой формы «природы», включая человеческую, под воздействием внешней (социальной, организационной, базисной) среды. Эта предпосылка определяла в первую очередь советский публичный дискурс (фактически безотносительно к колебаниям политического курса), в рамках которого любые затруднения могли иметь лишь временный и преодолеваемый характер, а признание какого-то твердого, не поддающегося внешней манипуляции ядра (любого онтического характера) обрекало в конечном счете соответствующую позицию на критическую беззащитность перед доминирующим дискурсом. Работу этого дискурсивного механизма демонстрирует, например, случай академика Лысенко и множество других аналогичных проявлений подобной авангардистской логики[5], достигавшей своей кульминации именно в вопросе о человеке и границах его воспитуемости[6]. В рамках этой дискурсивной формации единственной формой «твердой» реальности выступал только абстрактно постулируемый исторический процесс («историцизм» в смысле К. Поппера[7]), выстроенный согласно марксистской схеме или дополняемой ad hoc в тех вопросах, где доктрина обнаруживала лакуны[8].