Время, задержанное до выяснения

— Что вы на меня так странно смотрите?

— Почему-то, — сказал спортсмен, — как только я узнал, что я еврей, все мне этим в глаза тычут.

Профессор рассмеялся, а Марыля прошептала:

— Простите меня, ради Бога, я не хотела вас обидеть.

— Ну, мне пора, — сказал спортсмен. — Надо идти, меня ждут.

И он побежал.

— Ну, и свинья же я, — сказала Марыля.

А Профессор, явно чем-то весьма довольный, начал излагать, как на лекции:

— Обратите внимание, уважаемая барышня, на их психические травмы. Само слово «еврей» вызывает у них реакцию, которая не встречается ни у какого другого народа. Они чувствуют себя прекрасно, весьма даже уверены в себе, скажем прямо, нагловаты — но только до тех пор, пока мы их не распознали и считаем своими. Это и есть доказательство внутреннего отчуждения, да-да, исторического явления психической чужеродности…

— А кто в этом виноват? — прервала его Марыля. — Ведь Казимир Великий позвал их к нам, чтобы они вместе с нами жили, чтобы у нас нашли свой собственный дом, а мы относимся к ним, как к гостям, которые несколько засиделись и забыли, что пора и честь знать. Разве не так, Профессор?

— Не совсем, — сказал Профессор. — Чтобы иметь право на дом, надо этот дом полюбить. Мы любим свою страну, любим ее даже такой, какова она сейчас, а посему у нас есть на нее полное право, тогда как они всегда изменяли этому дому и служили захватчикам. И сегодня им тоже служат.

— Не только они, — снова прервала его Марыля. — Сегодня… да что тут говорить, сегодня все служат. Не сердитесь на меня, пожалуйста, Профессор, но и вы сами…

Марыля замолчала, так как у нее в этот момент слетел листочек, который она прилепляла к носу.

— Это неправда, — сказал Профессор. — Во-первых, я принимаю участие в культивировании и, тем самым, — в спасении национальных ценностей, чтобы они пережили всех захватчиков и их чужеплеменных пособников. И делаю я это как историк. А во-вторых, как политик… скажем иначе, как патриот, как тот, для кого независимость нашей страны является главной и конечной целью. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что эта цель не может быть достигнута до тех пор, пока в нашем национальном организме засело и сидит это инородное тело. Когда мы избавимся от него, когда наш организм полностью восстановит свои силы и здоровье, мы без труда справимся с захватчиками, как это уже случалось в нашей истории. Только национальный монолит может быть сильным и способным противостоять захватчику или, по крайней мере, сосуществовать с ним на основе партнерства. Поэтому мы должны, да-да, должны, — Профессор крайне возбудился, чего с ним никогда не бывало, — избавиться от евреев! Дорогая моя Марыля, — Профессор попытался улыбнуться, чтобы справиться с волнением, — дорогая моя Марыля, я бы хотел быть с вами совершенно откровенным. У нас много говорят о сионистской опасности. В действительности это чушь. Сионизм для нас не опасен. Наоборот, если бы все евреи были сионистами и вернулись на свою историческую родину, то они бы снискали у нас только глубокое уважение. Нет опасности сионистской, но есть опасность еврейская, да-да, еврейская, и это следует открыто признать. Евреи, не те, что исповедуют сионизм, а именно те, что домогаются права на чужой дом, чтобы вносить заразу в наш национальный организм, тайно или явно служат захватчику, облегчают ему…

Профессору, хотя он снова вошел в раж, пришлось оборвать себя на полуслове, потому что Марыля подозвала продавца мороженого. Она взяла две порции и разбудила Юзефа, а Профессор принялся за бутерброд, оставленный спортсменом — мороженого он не ел, так как страдал несварением желудка.

Прибежал Юзек, который где-то гонял мяч и сильно от этого устал. Марыля дала ему долизать мороженое, и они все вместе начали собираться домой, потому что погода испортилась.

По дороге Марыля сказала:

— Я начинаю верить, что я и в самом деле дура, потому что никак не могу разобраться, что значит «по праву», а что — «поневоле».

— Что это ты опять придумала? — удивился Юзеф. — Какую-такую новую философию?

— Какая там еще философия, — Марыля остановилась, чтобы поймать такси, потому что ехать на трамвае отнюдь не намеревалась. — Наш Профессор постоянно говорит о праве на дом, на, как он выражается, родину. А мне кажется, что тут речь идет не о том, что по праву, а о том, что поневоле.

Профессор удивленно посмотрел на Марылю, но не прервал ее, а внимательно слушал, что она говорила.

— …Например, этот мальчик. У него такие родители, какие есть — он их себе не выбирал. Родился он здесь, а не в Испании, потому что никто его не спрашивал, где ему родиться. Он еврей, хотя быть им вовсе не хочет. И как только он захотел полюбить, а может, и полюбил то, что получил поневоле, ему говорят, что у него на это нет права. Нет, что-то тут не так.