Время жить

– Полшестого, – сообщает Рене. – Пора закругляться. А то не попадем в Сен-Митр к началу репортажа.

– Ты меня подбросишь? – спрашивает из соседней комнаты алжирец.

– Вы только посмотрите на Дженто, – говорит один из испанцев, – он лучший крайний нападающий в мире.

– Слушай, Луи, на сегодня хватит.

– Ладно, плакали наши денежки.

– Завтра наверстаешь, Ротшильд.

Хотя времени у них в обрез, но пройти мимо бара они не могут. Рене идет следом, чтобы не отстать от компании. Он пьет фруктовый сок.

За стойкой – Анжелина.

– Добрый вечер, мосье Луи, вы уже уходите? До свиданья, Рене, до свиданья, господа.

– Да, сегодня по телевизору футбол.

– Жаль!

Строители-поденщики уже сидят за столиками. Дуются кто в белот, кто в рами.

– Повторить, – говорит Луи, когда все опрокинули по стаканчику.

– Я пас, – возражает Рене, – а то пузо раздуется.

– А ты бы не пил эту бурду.

– Мне здоровье дороже.

– А, иди ты куда подальше, мелкая душонка.

Луи бесится по пустякам. То, что Рене не пьет, и унижает его, и вызывает чувство превосходства: вот он хоть и старше на десять лет, а может пить без оглядки на здоровье. Луи пожимает плечами, опрокидывает стаканчик и с удовольствием отмечает, что один из испанцев подал знак Анжелине налить по новой.

Сегодня вечером ему особенно важно себя подстегнуть: быть может, удастся покончить с неприязнью, которая со вчерашнего дня окружает его дома. В этом баре он хозяин положения: владелец относится к нему предупредительно, Анжелина улыбается, поглядывает на него с интересом – это ему льстит, товарищи по работе его почитают, ведь он здесь единственный француз, теперь, когда Рене и алжирец ушли.

– По последней, – говорит итальянец.

– Ладно, по самой что ни на есть последней, – отвечает Луи, желая показать, что решающее слово за ним и что он не какой-нибудь там забулдыга.

И добавляет не ради бахвальства, а чтобы себя приободрить:

– Сделаю сегодня женушке подарок – приеду пораньше.

Интерлюдия четвертая

Что может быть более жалким, чем человек во сне?
О тюрьма темноты! Ни ласки, ни света в окне.
И только свежая мысль, холодная, как вода,
Мертвую душу кропит и будит тебя всегда.[17]

Макс Жакоб, Побережье

Утомление – это не «поверхностное» явление, вызванное расстройством определенного органа, а общая дисфункция высшей нервной системы.

Доктор Ле Гийан

В воду я вхожу с тобой.
Снова выхожу с тобой,
Чувствую в своих ладонях
Трепет рыбки золотой.[18]

Из египетской поэзии, XV век до н. э.

Народ сам отдает себя в рабство, он сам перерезает себе горло, когда, имея выбор между рабством и свободой, народ сам расстается со своей свободой и надевает себе ярмо на шею, когда он сам не только соглашается на свое порабощение, но даже ищет его.[19]

Ла Боэси, «Рассуждение о добровольном рабстве»

«Реаль» (Мадрид): 0

«Андерлехт» (Бельгия): 1

Таков результат матча на Кубок Европы, состоявшегося 23 сентября 1962 года в Антверпене.

Все произошло совсем иначе, чем представлял себе Луи. Футбол он смотрел по телевизору в одиночестве. Только Симона подсела к нему на минутку, прежде чем лечь спать. Жан-Жак, закрывшись в комнате, готовил уроки. Мари мыла посуду, а потом села на кухне шить.

Когда умолкли последние нотки позывных «Евровидения», Луи поднялся с таким трудом, будто это он сам пробегал девяносто минут кряду.

– Идешь спать, Мари?

– Нет, посмотрю «Чтение для всех». Это хорошая передача.

Он подходит, наклоняется к ней:

– Что с тобой происходит?

Он хочет ее обнять. Она вырывается:

– От тебя винищем несет. Оставь меня в покое.

Он хватает ее за плечо. Она его отталкивает. Руки Луи вцепляются в халат, отрывают Мари от стула, плечо оголяется.

– Спятил, что ли? Ребята еще не спят. Мне больно.

Мари высвобождается. Халат трещит. Луи идет на нее, сжав кулаки. Желание у него пропало начисто. Он опустошен, обессилен, безумно утомлен. Остались только гнев да упрямая решимость не уступать подкрадывающейся мужской несостоятельности, усталости, оцепенению.

Мари пятится в гостиную, освещенную рассеянным светом экрана и лампой, горящей на кухне.

– Не подходи!..

Когда он разодрал халат, у нее внутри словно что-то оборвалось. Только бы не закричать! Ей не страшны эти протянувшиеся к ней лапы, это бледное, непреклонное лицо. Луи больше не существует. Он растворился, растаял. Он тень, бледный отблеск прошлого, в котором ее уже нет.

Луи надвигается на нее, пока она не упирается в перегородку, он подходит к ней вплотную, она еле сдерживается, чтобы его не ударить. Ей удается извернуться и оттолкнуть мужа к стулу. Стул с грохотом падает.

– Мама! Мама!

Дверь в комнату Жан-Жака распахивается. Мальчонка кидается защищать мать. Луи выпрямился. Теперь ему есть на ком сорвать злость.