Время жить

Любопытно, что почти все женщины романа либо вожделеют, либо примериваются к Человеку без свойств; к первым относятся певичка Леона, Бонадея, полубезумная ницшеанка, пианистка Кларисса, девушка Герда, исповедующая националистические идеи своего друга Зеппа, ко вторым — Диотима и ее служанка Рахиль. И наконец, отнюдь не сестринские чувства испытывает к Ульриху родная его сестра Агата. Но как редко приходят к завершению все эти любовные потуги. И дело вовсе не в моральных категориях, которые значимы лишь в отношениях Ульриха с сестрой. Во всех других случаях о каких-либо нравственных препятствиях не стоит и упоминать. Останавливается у последней черты и Диотима, влюбленная в Арнгейма, и вовсе не в силу морального запрета, а из психологической перегруженности. Бессилие господ распространяется на слуг: не может сладиться любовный дуэт Рахили с негритенком Солиманом, пораженный бациллой блудомыслия.

Роковая несостоятельность тяготеет над всеми персонажами, что закономерно. Единственное исключение Бонадея, но ведь это клинический случай. Разлад Клариссы: с мужем, неспособность влюбленной в Ульриха Герды переступить самую последнюю черту, эмоциональные крахи Диотимы, нерешительность Арнгейма, заторможенность Ульриха — явления одного ряда: слишком головные, пораженные рефлексией люди утратили связь с природой, с простым естеством человека. Они гибнут в словах и не догадываются о благости молчания. Головному человеку Ульриху для свершения простейшего житейского жеста надо продраться сквозь такую интеллектуальную чащу, взвесить и оценить столько за и против, решить такое количество сопутствующих и вовсе отвлеченных проблем, что в результате наступает паралич, постигший сороконожку, когда она задумалась, с какой ноги выступать.

Бесплодное умствование отличает почти всех персонажей, но особым умением гасить всякий порыв отличается Ульрих. Если б он просто и нежно сделал Герду своею, то, возможно, спас бы ее от тлетворного влияния националиста Зеппа, некоего Иоанна Предтечи маляра Шикльгрубера, который только еще догадывался о своей сути. Приласкай он метущуюся Клариссу, глядишь, она удержалась бы в пределах разума, ведь ницшеанство Клариссы и тяга к извращенному замешаны на комплексе несостоявшегося материнства и женской неудовлетворенности. Но с чем бы ни сталкивался Ульрих, его живая цельная сущность распадается в бесконечных вопросах и ответах (последние всегда приблизительны) и, как правило, иссякает в изнурительном переосмыслении привычной терминологии, оставаясь вдали от цели. По каждому поводу он погружается в глубочайшие размышления и редко приходит к какому-либо выводу, кроме одного: все явления жизни двойственны.