Время жить

Потом мы прошли под мостом, потеряли Бежецк из виду и обрели громадное пространство воды. Это не озеро — вешний разлив реки и впадающих в нее ручьев. Из воды торчат кусты, деревья, сараи; вокруг по косогорам лепятся деревни с красивыми мертвыми церквами. Вода кишит ондатрами, они плавают, ныряют, забираются на ветви полузатонувших кустов, что-то жрут, помогая себе передними лапками. Они совсем не безвинны, эти крысы, они истребляют нелепых, слабых выхухолей, последних представителей древнего рода десманов. Кстати, мех выхухоля ценится много дороже ондатриного, и это преступление подселять ондатру к выхухолю, у которого нет сильных челюстей для самообороны. Но кто-то совершил сие смелое и новаторское вмешательство в дела природы, и не хватает духа признаться во вредной глупости.

Уже в надвигающихся сумерках мы пристали к плоскому, унылому, совершенно голому острову. На берегу стоял краснолицый, носатый старик в егерской фуражке и длинной, до земли, плащ-палатке, нагрузшей понизу глинистой грязью.

Неподалеку обнаружился его курень: шалашик, сложенный из веток, камней, глины, старых газет и консервных банок. Возле очага привязан отличный русский гончак. Этому егерю предстоит жить на острове все десять дней весенней охоты. Он уже заготовил шалашики в камышах и ждет гостей-охотников.

Старик рассказывал, как гонял лису его гончак, но взять не мог: умная и хитрая лиса уходила в воду, и пес терял ее след. А ночью лиса душила почем зря уток. Егерь нашел ее нору с двумя выходами и завалил камнями. Лиса задохлась в своем подземном логове. Похоже, старик жалел об этой дерзкой лисе, так ловко морочившей его гончака, но спасовавшей, как и все в природе, перед коварством человека.

Вскоре мы услышали шум мотора: это навстречу нам мчался на «Казанке» начальник охотбазы. В его моторку мы перегрузились с превеликим удовольствием.

К базе подойти не удалось из-за прибившегося к берегу льда. Мы высадились в стороне, против деревни Бежицы, и двинулись вверх по горбатому берегу, по его жидкой грязи, по жирной пашне, вязкой, как болото, через топкие ручьи на, казалось, все отдаляющийся огонек охотничьего домика. И небо сперва стеклянно зеленело, потом пасмурно притемнилось и, наконец, усеялось нездоровой сыпью мелких звезд. Идти становилось все тяжелее, у меня прихватывало сердце.

Переночевав на базе — Михайловские горы называется место, — мы отправились на моторке к месту назначения. Это лесной кордон в тридцати километрах от Михайловских гор. Плыли долго, мотор «Москвич» тянет хорошо, если в лодке не больше двух-трех человек, а нас было пятеро. Снова шли мимо затопленных кустов, рощ, сараюшек, риг. Разлив широченный, а мы словно пробирались по узкому, извилистому коридору. Но так оно и было: мы все время держались русла узенькой Мологи, а когда теряли его, то тут же садились на мель.

Много уток, куликовых и всяких других птиц. День пасмурный, с прояснениями. На полпути зашли в Еськово за горючим. Здесь филиал охотбазы. На берегу мужики конопатили лодку, ловко и точно вбивая паклю в пазы деревянной лопаточкой. На костре медленно плавятся, превращаясь в жгуче-черное варево, комья смолы.

Гусь потоптал гусыню и оповестил о своей победе громким криком и всхлопами крыльев. Затем повторил салют, только еще громче и восторженнее. Вот так и должен происходить животворный акт любви, пусть гремят золотые трубы на всю вселенную.

Затем мы отправились дальше и часа через два зашли в тихую заводь, где стояли готовые к угону узкие, длинные плоты. В глубине берега на площадке, отвоеванной у леса, виднелись постройки лесника.

Когда мы вошли в дом, плотовщики как раз кончали обедать. Стол был завален грудами рыбьих костей, мослами, корками хлеба, огуречной мякотью. Уважительно попрощавшись с хозяевами, плотовщики нахлобучили шапки, подтянули ремни и двинулись в путь.

Семью составляли красивые, малого росточка люди: муж, жена, мать жены, далеко не старая, легкая в движениях, семилетняя девочка и полуторагодовик. Они были похожи на последних представителей какого-то вымершего племени. Низенькие, стройные, с маленькими руками и ногами, золотоволосые, с нежной, чуть заветренной на щеках кожей, голубоглазые, с тихими, мелодичными голосами. Позже, за столом, хозяйка стала жаловаться на медведей, ужасно докучавших им прошлым летом. Повадились они на огород ходить, даже тропку проложили.

— Кажное утро, — обиженным голосом рассказывала хозяйка, — прутся гуськом, дьяволы косолапые. Нахально так идут, будто знают, что их стрелить нельзя. Пасечка у нас была — разорили, мед сожрали. Овса мы немного посеяли — сожрали, просо — сожрали, ну, никакого сладу нет. Я раз не выдержала, схватила палку и давай медведя по заднице лупить. Да разве его, черта гладкого, проймешь? Оглянулся, носом дернул да пошел вразвалочку со двора…