Время животных. Три повести

– А отчего он такой, Нин, а? – Спросил с тревогой и даже некоторым испугом Сергей Михайлович. – Мы ведь с тобой тоже, вроде, не упёртые, как, к примеру, продавщица из сельмага Дуська Дрожилкина, у которой, хоть и всякого обсчитать норовит, всё равно после каждой ревизии недостача. И читаем, и кино смотрим, и в город катаемся, и лес не меньше Дивы любим, но мы вот такие, а он совсем другой… Непонятный, я бы даже сказал, убогий, если бы не видел, как он косит, столярит или там дрова колет.

– Ну, и как? – С вызовом спросила Нинка.

– Как – как?.. – Растерянно отвечал муж. – Ты знаешь, что я кошу так, что всякий позавидовать может. Беру широко, кладу плотно: за мной разбивать да ворошить – одно удовольствие! А он…

– Что он? – Нетерпеливо переспросила Нинка. – Берёт уже и кладёт жиже?

– Скажешь тоже. Жиже… Во-первых, когда он косит, даже звука никакого нет. Как будто коса и травы не касается вовсе. Знаешь, я наблюдал. Это колдовство какое-то! Вот он ведёт косу, а трава как стояла – так и осела. Не косит он, а бреет. После его косьбы ни одного вихра не остаётся. Короткое окосиво, как на городском стадионе. И столярит так же. Особенно топором мастерски орудует, ему ни рубанок, ни фуганок не нужны. А раз я видел, как он топором бреется…

– Да иди ты, Серёж! – Высказала недоверие Нинка. – Это же из сказки какой-то или анекдота.

– Вот тебе и сказка! Сказываю, бреется топором – значит, так оно и есть. – Злился всерьёз Сергей Михайлович. – Я тебе хоть когда-нибудь врал?

– Когда замуж звал, – смеясь, отвечала Нинка, краснея до самых кончиков волос. – Наврал моему бате, что лошадь купил и борону на сельповском рынке.

– Ну, так ведь он тогда собирался тебя за Костю Бороздова выдать, – стал без особого желания вспоминать Сергей Михалович. – Того тогда на новый трактор посадили, начал он зарабатывать, вот и… Ну, пришлось. Что тут делать было? Да ты, чай, сама меня и надоумила. Я помню!

– Ладно, убедил. – Согнала с лица улыбку Нинка. – А что ты там про дрова говорил. Их, по-моему, все одинаково колят.

– Но не Дива. – Не соглашаясь, замотал головой Нинкин муж. – Этот два раза по одному полену сроду не ударит. Он каждое сначала изучит – причём, стремглав, а потом уж бьёт ровно туда, куда только и надо – в аккурат по поговорке – где тонко, там и рвётся. Строение, структуру дерева он знает куда лучше нас с тобой, и даже не знает, а чует. Нутром! Я однажды видел, как он не колуном даже, а обычным топором комель берёзовый в два обхвата расколол! Никому такое не по силам, а ведь Дива далеко не Иван Поддубный, ему даже до меня далеко. И тем не менее… А трельяж ты у него в избе видела?

– А то! – Нинка даже обиделась, что муж спрашивает её про такие очевидные вещи. – Разве ж такое не заметишь? Зеркало на пол-избы! А он, знаешь, сядет перед ним и давай усищи свои подкручивать! Удобно, небось, наблюдать свою внешность сразу в трёх зеркалах? А ещё меня его тюль смущает. Навешал его и где надо, и где не надо. Хоть бы тогда не курил дома-то, а то ведь весь тюль жёлтым станет…

– Да, ладно тебе, не злословь ты, – пробовал урезонить жену Сергей Михайлович. – Живёт он один-одинёшенек, а трельяж, тюль – всё ж таки признаки семейственности, уюта. Вот он их купил… вместо того, чтобы жениться.

Глава седьмая