Время животных. Три повести

Бойцы ССО сошли на перрон родного вокзала в конце августа. Им всем – о счастье! – полагался месяц отдыха в то время, как остальные собирали сумки в колхоз на картошку. Несколько дней Санька зависал в студенческой общаге: то угощал Жанну сухим вином и фруктами, то по поводу и без повода пил с Рыкой кубинский ром, то учил любознательных студентов играть в буру, секу и даже преф. Но скоро его приятели по ССО разъехались по своим городам и весям, чтобы проведать родных и знакомых, и Санька затосковал. К тому же тоску эту сильно умножила Жанна, которая, уезжая к себе в Подмосковье, вежливо попросила не писать ей, потому что де всё самое хорошее меж ними случилось, и лучшего уже не будет. А когда Санька попробовал ей не поверить, то она нарочито спокойно и сухо сообщила ему, что есть у неё там, в Воскресенске что ли, некий выгодный жених, которого хотели выдать за неё его состоятельные родители. «Не обижайся! – попросила она на прощанье. – Ты, по мужским меркам, ещё совсем молод. А мне в мои двадцать два уже пора определяться с выбором. Мы очень быстро стареем и начинаем по этому поводу страшно переживать. Знаешь, я до сыта насмотрелась на свою одинокую маму, которая до тридцати лет не могла выбрать. А я так не хочу. В лучшем случае, переживать надо за своих детей и нечаянные размолвки с любовниками». Санька в ответ мудро промолчал, но в душе его бушевал пожар! Зачем она вообще попросила меня об этом, если я в принципе никогда никому не писал, даже из армии? Хотела уколоть или даже унизить? Но за что? Ведь она сама хотела этого секса в степи и именно со мной? Да, пожалуй, я зря не написал Марусе, которой бы и в голову ничего подобного никогда не пришло! Наверное, надо было без всякого там благородного молчания послать эту Жанну по нашим понятиям и назвать соответствующим словом. Пусть бы подумала на досуге – что она за сука есть, и какие у таких женщин бывают, в натуре, семьи! Ладно, надо намотать на ус и в дальнейшем глядеть с этими бабами в оба! И всё-таки Санька откровенно страдал, не умея ни избавиться от памяти об этой степной ночи, ни от той, ранее не посещавшей его душевной боли, которую не вылечить ни картами, ни сексом со знакомой продавщицей, ни водкой. И всё же он напился, ибо это был самый лёгкий путь к забытью. И опять у него по утру стучало в висках, и печёнка поднималась как на дрожжах, и уязвлённое самолюбие не реагировало на железные доводы житейской логики: Жанна – не женщина твоей мечты, а просто одна из партнёрш по сексу, случайно подвернувшаяся нимфоманка. Санька позвал гремевшего посудой отца, который, видимо, только что накормил ушедшую на работу маму Нину:

– Пап, дай чего попить? Что-то нехорошо мне… Появившийся в проёме папа Федя полюбопытствовал с участливой улыбкой:

– Что, свою забыть не можешь?

– А откуда ты взял? – выразил отцу полное недоумение Смыков – младший. – Я, вроде, про баб своих не базарил?

– Ты про себя, во сне базарил, – внёс полную ясность папа Федя. – Видно, здорово она тебя зацепила, шалава, раз ты её трёхэтажным крыл! Красивая хоть баба-то?

– Не то слово, бать, – отвечал сын, сокрушённо хватаясь за голову. – Я и был то с нею всего раз, а так достала, что хоть в петлю. У меня ведь там симпатичная женщина появилась, немка-хуторянка. Я даже жениться на ней думал и заняться её большим хозяйством, торговлей, магазинчик бы в Железинке завёл. Она меня, в отличие от этой, как ты говоришь шалавы, любила и всегда была со мной ласкова. А какие у неё перины! Я в них тонул просто. И, знаешь, она меня сама мыла, вытирала махровым полотенцем, а потом приносила мне на диван холодного сидра.

– Дурак ты, Санька! – С чувством сказал отец. – Таких женщин нынче днём с огнём не сыщешь! А этих подстилок вон… раком до Москвы не переставишь! Женился бы, и я бы к тебе приезжал, по хозяйству там подсобить, баньку истопить… Банька у неё есть?

– А то. Да какая! – С гордостью, как о своей собственности, отвечал Санька. – Можно каждый день тёплый душ принимать. И теплицы у неё классные, и пруд во дворе в камне, и двор тёплый, а в нём… кого только нет! И коровы, и овцы, и свинья, и птицы разной – до сотни штук! Она даже не считает, потому как там у всех – целые стада да стаи!

– А, может, ещё не поздно? – с мелькнувшей вдруг надеждой дрогнувшим голосом спросил папа Федя. – Может, напишешь ей, сына? Так, мол, и так. Вернулся вот домой и всё никак не могу тебя забыть! Я не из-за хозяйства её, пойми. Просто, в молодости сам мимо хороших женщин прошёл, всё ожидая чего-то особенного. А ничего особенного просто не бывает. Вернее, бывает, но вот так бессмысленно и больно, как с твоей Жанной.

– Это как с самой большой рыбой, которую никогда не поймаешь! – Вспоминая Сандору с Питкиным и Ганзой, сказал задумчиво Санька.

– Очень точно сказано! – согласился папа Федя. – И на кой она нам сдалась, эта самая большая, которая всю снасть испортит? Рыба должна быть по ловцу. А самая большая пусть плещется себе до поры. Её браконьер острогой загарпунит.