Время животных. Три повести

– Бес-с-с! – с неимоверным трудом разлепил умирающий набрякшие губы. – За что-о-о?.. Так он и остался выгнутым, как немой вопрос, и даже глаза закрыть не успел. И немолодой уже врач, который через несколько часов констатировал Санькину смерть, долгоне мог потом забыть этот прощальный упрёк, застывший на лице ещё совсем молодого красивого мужика.

Глава первая

Ещё полностью не проснувшись, Санька уже помнил, что этой ночью, после выпускного в ПТУ№5, где он около трёх лет якобы постигал азы слесарного дела, в центральном парке была затеяна совместная с киповцами (КИП – контрольно-измерительные приборы) пьянка, разбрызгавшаяся потом по всем исходящим от парка лучам наиболее крупных городских улиц. Вчерашние пэтэушники всего за несколько часов вдруг осознали себя переступившими заветную черту взросления. То есть стремглав перешагнули промежуток, долгие годы отделявший их, во всём зависимых школяров, от их же, но уже вполне себе взрослых и самостоятельных мужчин. И когда озарение это окончательно дошло до ещё шатких молодых мозгов и было возбуждено винными парами и так называемым «синдромом толпы», они дали родному Городу такой копоти, что местная милиция, своевременно не успевшая удвоить ночные патрули, впала в техногенный ступор. Козелки и «буханки» как будто специально не заводились, ворота гаражей заедало, а на «демократоры» (резиновые дубинки) неожиданно был наложен запрет из самой Москвы. Словом, патрули вышли на ночные улицы с существенным опозданием и совершенно безоружными. К этому времени опившиеся двадцатиградусным «Солцедаром» выпускники уже успели перебить в парке всё освещение, изуродовать новые, недавно расставленные вдоль аллей скамейки и обоссать памятник Дзержинскому. С его именем были связаны абсолютно все пэтэушные проверки, ограничения, запреты и, естественно, наказания. Санька также сумел, при помощи вырванной из какого-то ограждения штакетины, водрузить на козообразную голову «друга всех хулиганов» вызывающе голубую шляпу, в которой железный Феликс стал сильно смахивать на изрядно потасканного гея. Когда прибывшие на место поруганья своего первого патрона милиционеры потребовали шляпу убрать, невесть как затесавшийся в пэтэушные ряды двухметровый студент-филолог Рыка, достававший бронзовому чекисту почти до подбородка, прорычал в сторону законников:

– А на кой сымать-то? Крупской у него не было. Он Троцкого с Бухариным драл. Вот пусть и стоит теперь в голубой шапке, как положено! Трое патрульных кинулись, было, Рыку, вязать, но десятки разгорячённых спиртным выпускников загородили им проход и стали доставать из карманов велосипедные цепи. Явственно пахнуло кровью. Невооружённые сержанты сначала попятились, а потом и драпанули во весь опор к стоящей за парковыми воротами «пятёрке», где вовремя прочувствовавший ситуацию водитель уже успел запустить двигатель. Следом неслись победный стёб и глумливое улюлюканье. Кто-то «подарил» Дзержинскому ещё и старую дамскую сумочку, из которой свешивался чекисту прямо на бронзовую ширинку кем-то подобранный в кустах невероятных размеров лифчик. Пацаны отрывались по полной!

Санька открыл правый, пострадавший от железной стружки глаз, который в связи с этим лучше видел вблизи, и обнаружил папу Федю. Тот уютно сидел за круглым семейным столом и неспешно прихлёбывал пиво из полулитровой стеклянной кружки, которую сын выиграл в секу у пьяного буфетчика. Тот, на свою торгашескую задницу, узнал вдруг, что его точку вот-вот закроют по приказу самой Райки Горбачёвой. Как недавно сообщили «вражьи голоса», её брат пьёт куда больше любого из алкашей их покрытого провинциальной плесенью трёхсоттысячного областного центра. Точка работала и сегодня, а вот буфетчик спьяну полез в петлю. Звали его Суслик, и он до этого совсем не пил, разве что резал маки у тёщи на даче и выписывал у знакомой врачихи рецепты на таблетки с кодеином и сильные транквилизаторы. Заметив шевеления сына, папа Федя наполнил ещё одну кружку светло-коричневой влагой и подвинул её в сторону сына.