Время жизни

Время смеяться над этой нарочитой демонстрацией человеческой неспособности контролировать собственную алчность еще придет, когда все эти окна покроются сажей, зарастут слизью коллоида, помутнеют от кислотных осадков, закроются глухими щитами и уйдут сами в себя. Сейчас все эти башни еще сияют. Вот они, передо мной.

И мне – туда.

Мое первое движение навстречу ближайшей, самой высокой башне должны были зафиксировать все сейсмические датчики континента. Словно лавина сорвалась с места, погребая под собой все, что могло встать на ее пути. Очередная пульсация моего покуда неподконтрольного самосознания выплеснулась наружу, перегораживая движение по пешеходному пандусу, заставляя ближайшие транспортные развязки гасить скорость, пускаясь в объезд невидимого препятствия. Люди в пределах видимости принимались ошарашенно озираться, чувствуя тревогу и не понимая, откуда она исходит.

Меня никто не замечал.

Нет, не так. На моем месте некоторые уже видели что-то. Что-то свое, знакомое только им, идущее откуда-то из напряженных мысленных виражей обычной человеческой логики, пытающейся изо всех сил встроить происходящее вокруг в существующую, понятную систему бытия. Чуть напрягшись, я почувствовал, как некоторые принимают меня за призрак величайших властителей полуторавековой давности – Сталина и Черчилля, некоторые – за каких-то смутно различимых монстров из ожившей реальности заокеанских виртуальных эйчди-кинозалов, но чаще происходило куда более прозаичное – во мне узнавали боссов Корпораций, начальников поднебесных офисов, людей, которые в нашем мире имели право на все, если это одобрил Совет директоров.

Пусть так. Мне было все равно, кем я кажусь окружающему миру. Я шагал вперед, вновь раздувая в себе пожар слепой ярости. Мне нужно было действие, и я чувствовал в себе силы довести это свое желание до логического конца.

Прозрачные двери вестибюля словно отпрянули от моего взгляда, едва не продавливаясь внутрь под колючим давлением моего растревоженного, гневного хрустального мира. Один из охранников принял неверное решение – потянулся куда-то вбок, за что тут же рухнул ниц, с тихим воем принявшись ворочаться на голом полу, орошая плиты покрытия брызгами кровавой пены из выворачивающихся легких. Мне было все равно, я никого в тот миг не жалел, как не жалел самого себя. Мне нужен был ответ.

Серебристый след тугими спиралями вел меня вверх, с печальным звоном распахивались и снова закрывались створки лифтов, я прорубал себе дорогу взглядом – через толпы людей, все еще сомневающихся, кому здесь нужно служить. Плевать, расплата наступит потом.

Последнюю дверь на пути к цели я никак не мог разгадать, слишком сложная система контроллеров опутывала ее механизмы, пришлось ее просто высадить – полетело крошево пластика, какая-то серая пыль, куски арматуры, пучки волокна. Тот, кого я искал, даже не успел завершить движение – так и остался стоять в полуприсяди, на полпути к сокрытой позади него двери. Чуть склонившись, бочком, в удивительно угодливой позе он вытаращил на меня свои утонувшие в костлявых старческих скулах глаза.

Несмотря на такое его лицо, я чувствовал в нем молодость – тридцать пять лет, не больше, – энергию, самолюбие. Огонек властности и расчета бился жилкой у него на виске. Это был он, заказчик, с ним дважды говорил Мартин.

А теперь поговорим мы.

Позади меня началось какое-то шевеление, здание постепенно начинало прорастать тревогой, грозя выйти из-под контроля. Мне же еще нужно было отсюда как-то выйти. Я ухмыльнулся хозяину кабинета и одним выдохом накрыл своей волей всю башню целиком. Коммуникации, камеры слежения, вторичные серверы, линии связи охраны, внешние фидеры в сторону головных датацентров – все умерло разом и начисто. Что-то уже ушло наружу, но я и без того чувствовал – сегодняшний день будет последним для Майкла Кнехта. Человек с таким именем и той внешностью уже не сможет существовать внутри слова «завтра». Пусть знают обо мне, не важно. Лишь бы не мешали. Я сделаю свое дело и уйду в свое никуда.

Я вновь обернулся к допрашиваемому.

Можно было не заставлять его говорить, прочитать все, что мне было нужно, в его насмерть затравленном мозгу я мог и сам. Просто мне нужен был его рассказ со всеми нюансами, эмоциями, чтобы я увидел все – его, а не своими глазами.