Время Зверя

«Давным-давно один философ сказал: „Чья мысль хоть раз переступала мост, ведущий к мистике, тот не возвращается оттуда без мыслей, не отмеченных стигматами“. Неглуп был старик Ницше, а? Хотя он вряд ли понимал, насколько прав он был…

Меня пугает не смерть. И даже не то, что ты, Олег, обречен стать охотником и в твою жизнь тоже войдет Зверь. Я уже смирился с тем, что нам не суждено просто жить, как живут все. Таков наш приговор, и обжалованию он не подлежит…

Отец мой написал однажды — мы живем для того, чтобы стоять между Зверем и человеком. Но жизнь не сводится к стоянию; жизнь — это движение, но куда? От человека к Зверю или наоборот?

Как кончится моя жизнь? Я застрелюсь, как мой прадед? Сгину в тайге, как дед? Погибну на охоте, как отец? Никто в роду Ахабьевых не умер своей смертью… Можно ли считать это везением? Не получилось ли так, что своей преждевременной смертью они все избежали участи куда более страшной?..

Мне сорок лет. И я боюсь себя. Каждый раз, возвращаясь с охоты, я спрашиваю себя: как глубоко я заглянул в бездну на этот раз? А потом жду, когда бездна заглянет в меня. Я все время жду.

И ненавижу Ницше…»

Из дневников Николая Владимировича Ахабьева, учителя биологии.

* * *

От неожиданности Ахабьев потерял дар речи. Надо было сказать что-нибудь, но «привет» прозвучал бы пошло, а «ты еще жив?» — подло, и потому Ахабьев молча отворил калитку, вышел на улицу и кивнул Виталику.

Тот ответил таким же кивком.

Ахабьев вынул сигарету изо рта, простужено прочистил горло и спросил с легкой хрипотцой:

— У тебя спичек не будет?

Виталик молча протянул ему коробок. Ахабьев прикурил и с наслаждением вдохнул ароматный дым, прижмурив от удовольствия глаза и прислушиваясь к потрескиванию сухого табака. Первая затяжка самая сладкая…

— Ты вернулся, — сказал Виталик бесцветным голосом.

Ахабьев выпустил из легких облако дыма и с неожиданной для себя горечью ответил:

— Да. Я всегда возвращаюсь.

— А теперь ты уедешь? — спросил Виталик и шмыгнул носом.

Только сейчас Ахабьев заметил, что лицо мальчика вымазано сажей, а его оранжевая курточка «на рыбьем меху» заляпана кровью.

— Да, — снова кивнул Ахабьев. — Поедешь со мной?

Виталик насупился и отрицательно помотал головой.

— Как хочешь, — пожал плечами Ахабьев и снова затянулся сигаретой. — Давай присядем на дорожку, — предложил он и указал рукой на скамейку возле забора.

Они сели. Ахабьев вытянул вперед правую ногу и откинулся на спинку лавочки, запрокинув голову и наблюдая, как небо снова заволакивают тучи. Виталик наоборот, наклонился вперед, согнув спину и зажав руки между колен.

Черт возьми, я просто не знаю, о чем говорить, с раздражением подумал Ахабьев. Мальчонка потерял отца и мачеху, может быть, у него вообще никого не осталось, а я просто не знаю что сказать! А впрочем… что тут скажешь! Да, ему тяжело — но не тяжелее, чем было мне. Он выдержит. Он крепкий пацан…

— Когда я приеду в город, позвоню в милицию, — сказал Ахабьев, щурясь от дыма. — Они будут здесь часа через три-четыре. Точно не хочешь поехать со мной? Тогда жди. И ничего не бойся. Зверь больше не нападет.

— Я знаю, — сказал Виталик.

— Во-первых, — продолжал Ахабьев, — он никогда не нападает, пока светло. А во-вторых, полнолуние кончилось и охота тоже…

— Ты так ничего и не понял? — внезапно спросил Виталик.

— Что? — переспросил сбитый с толку Ахабьев.

— Кто такой Зверь…

Выбросив окурок и усевшись поудобнее, Ахабьев помассировал ногу и сказал:

— Я не знаю — кто он. Я знаю, что его надо убить. И я его убью. У меня не получилось в этот раз — но я сделаю это в следующий. Ради этого я живу… Я охотник.

Его почему-то зацепил тот наглый, пренебрежительный тон, которым был задан вопрос. А начав оправдываться, он разозлился. Достал новую сигарету, размял ее в пальцах и чиркнул спичкой. Успокойся, охотник… Побереги нервишки.