Время зверинца

— «Слегка» поколдовали? Джеффри, да она выглядит так, будто последние десять лет не вылезала из кабинета таксидермиста. Она еще способна улыбаться?

— У нее нет для этого поводов, — сказал он. — Ее только что бросил муж.

— Это случается сплошь и рядом.

— Но не в ситуации, когда у тебя опухоль мозга.

Существовала небольшая вероятность, что Джеффри это выдумал, чтобы меня пристыдить, — такие фокусы были в его духе, — но он казался действительно рассерженным моими легкомысленными комментариями, и я решил его не дразнить.

— Уффф! — выдохнул я. — Извини, не знал.

— Именно что «уффф», — сказал он.

— Зато ты у нас в лучшем виде, — заметил я, приличия ради выдержав паузу.

Но и это замечание ему явно не понравилось.

Джеффри, будучи выше и тоньше меня, в данный момент щеголял в пиджаке от Александра Маккуина с лацканами под металлик, полосатой майке и рваных джинсах. У него имелся свой стиль, но в чем конкретно состоял этот стиль, понять было сложно. Он подводил глаза, но лишь самую малость, так что не всякий заметит. Его волосы вились локонами, как и у меня, только были еще длиннее и гуще. Изображая поцелуй, он откинул локоны с глаз, и они хлестнули по моей щеке, как плеть, свитая из перышек. В жесте, которым он откидывал волосы, заключался вызов: «Попробуй только перейти мне дорогу».

Дал ее следовали поцелуй и удар плетью из перышек.

Интересно, женщин он тоже целовал-хлестал таким образом? А мужчин?

Он любил рассказывать о своих женщинах, вдаваясь в самые интимные подробности и со смаком описывая то, что они с ним вытворяли (всегда только так: они вытворяли с ним), тогда как я задавался вопросом, не сочиняет ли он все это — не столько для того, чтобы замаскировать свои истинные склонности, сколько из желания показать мне, что существует множество альтернатив Ванессе. В нашей семье все почему-то были убеждены, что я несчастлив в браке с Ванессой и буду рад бросить ее при первой возможности. Хотя наш отец был тихоней и рохлей — по крайней мере, до того, как маразм подвиг его на периодические всплески чувственности, — мы все (то есть я, мама и Джеффри) привыкли тешиться иллюзией, что мужчины в роду Эйблманов сплошь крутые мачо, которые не станут терпеть унижения ни от кого, тем паче от женщин. То, что я терпел унижения от Ванессы, надо было как-то объяснить, а я вовсе не желал объяснять это своими чувствами к Поппи. Мои родственники в Уилмслоу полагали, что я ужасно боюсь Ванессы и одновременно глубоко сочувствую ее несчастью, каковым безусловно являлся брак со мной. И, по их мнению, излечить от этого меня могли истории о других женщинах, не менее красивых и элегантных, чем Ви, но куда более покладистых.

Как будто такая комбинация достоинств и вправду могла существовать в природе…

Джеффри облюбовал новый паб в Олдерли-Эдж, одним из преимуществ которого было то, что он находился далеко от дома и туда можно было на бешеной скорости гнать по узким чеширским дорогам в спортивной машине с замирающим от ужаса братом на пассажирском сиденье.

— У тебя проблемы с глушителем? — спросил я.

— Нет, он и должен так реветь.

— Почему?

— Ха! Ха! — сказал он.

Это был не смех, а два отчетливо произнесенных слова «ха».

— Это твой ответ?

— А разве был вопрос?

Он просто не мог поверить в то, что я не мечтаю иметь такую же машину. Он сообщил, как быстро она разгоняется с места до ста пятидесяти миль в час.

— Мне это до лампочки, Джеффри, — сказал я.

Он начал что-то рассказывать о рулевом управлении.

— В гробу я это видел, Джеффри, — сказал я.

— Ха! Ха! — снова произнес он и покачал головой. — Ты еще скажи, что не знаешь, какая это модель.

— Вот что я тебе скажу, Джеффри: я понятия не имею, что это за модель.

— Это все писательские штучки?

— Отнюдь. Такой штучки точно нет ни у одного знакомого мне писателя.

— Я не об этой тачке, а о писательском притворстве, будто вас вообще не интересуют машины.

— Меня интересуют машины. И мой главный интерес в том, чтобы не разбиться, когда я в них еду.

Нажатием кнопки он сложил крышу кабриолета и надавил на газ. Встречный поток воздуха красиво развевал его волосы, тогда как мои намертво прилипли ко лбу, покрытому холодной испариной.

— Разве не здорово? — спросил он, хлопнув меня по ноге. — Признайся, что тебя это заводит!

Даже когда Джеффри не употреблял слово «признайся», оно подразумевалось во всех наших беседах. Он считал, что я постоянно лгу — о моем браке с Ванессой, о женщинах, о машинах, об успехах Джеффри в бизнесе, о моде, об Уилмслоу, о деньгах — короче, обо всех вещах, от которых я будто бы хотел избавиться, и о тех, которые будто бы мечтал заполучить, ибо их уже имел Джеффри. Его «признайся» предполагало мое признание в том, что я хочу быть таким, как он. Мой брат был не в состоянии понять, что я просто хочу быть собой и делать то, что делаю.

Его нельзя было назвать проницательным, однако так получилось, что скептицизм Джеффри имел под собой основания.