Время зверинца

В поезде, возвращаясь из Уилмслоу в Лондон, я встретил Гарта Родс-Райнда, мастера городского фэнтези, с которым свел знакомство в его худшую пору: он перед тем остался без гроша и без очередной жены, спутавшейся со старшеклассником, когда Гарт работал «учителем на подхвате». Тот же Гарт Родс-Райнд, но уже в его лучшую пору, закатил знаменитую гулянку на борту яхты «Лулу».

В нашу первую встречу он еще был сочинителем триллеров, которые никто не хотел покупать. Познакомились мы в кафетерии Британской библиотеки. Он подошел и представился, назвавшись поклонником моего таланта. Я ему не поверил. Настоящие поклонники не говорят: «Я ваш поклонник». Они заводят разговор о ваших книгах, объясняя, почему те им понравились. Слова «Я ваш поклонник» в действительности означают: «Я видел вашу физию по телику, вот только названия ваших книг никак не припомню».

— И какая из моих книг вам понравилась? — спросил я его.

То есть мне следовало бы так спросить, но я этого не сделал. Проблема в том, что, хотя ты и знаешь истинную цену словам «Я ваш поклонник», тебе все равно приятно их слышать, приятно быть узнаваемым человеком.

Он был мрачный, опухший и небритый. Возможно, и немытый, подумал я, если только исходивший от него запах не являлся специфическим запахом невезения. А также зависти (впрочем, завистью пахнут практически все авторы).

Не тратя время на пустую болтовню, он сразу перешел к сути. Он хотел знать, богат ли я.

У меня отпала челюсть.

— Богат? В смысле, происхожу ли я из богатой семьи? Был ли я богачом до того, как взялся за перо?

Архаичный оборот, согласен. В наше время уже никто не берется за перья, карандаши и ручки, предпочитая им клавиатуру.

Нет, он имел в виду не это. Он потянулся через стол и взял меня за лацкан пиджака. В первую секунду я подумал, что он проверяет качество материала. Но это был просто успокоительный жест.

— Я не хочу вас обижать, — сказал он.

— Обижать?

Для человека явно не стеснительного он выглядел до странности смущенным.

— То есть я не хотел бы показаться пошлым…

При слове «пошлым» я вздрогнул, сам не знаю почему.

— Позвольте перефразировать вопрос, — быстро добавил он.

Я ожидал, что теперь он спросит про мой богатый жизненный или любовный опыт. Про богатство духа, наконец. Ничего подобного.

— Какой доход вы получаете с каждой проданной книги? — перефразировал он свой вопрос.

Моя челюсть отпала снова еще ниже прежнего.

— Мы обсудим это, когда узнаем друг друга поближе, — сказал я, совершенно не представляя себе такое время, когда я захочу знать его ближе, чем уже узнал.

Однако он поймал меня в том же месте несколько дней спустя.

— Ну вот, поскольку мы теперь друзья, — сказал он, — мне хотелось бы по-дружески кое о чем вас спросить.

— О моих доходах?

— Я никому не разболтаю, — пообещал он.

— Нет, — сказал я.

Еще неделю спустя он купил мне кофе и булочку с корицей, хоть я его об этом не просил.

— Я понимаю, что о некоторых вещах не принято говорить даже с близкими друзьями, — сказал он, — но ведь писательство это такая же работа, как и любая другая, верно? И я хочу знать, во имя чего приношу эти жертвы. Я сижу на мели. Любой ассистент, расставляющий книги на магазинных полках, зарабатывает больше меня. Но есть ли у меня шанс поправить свои дела? Сколько может зарабатывать романист?

Я взглянул на булочку с корицей и вздохнул:

— Это смотря какой романист.

— Я понимаю, но назовите хотя бы приблизительную цифру для ориентировки. Скажем, сколько денег вам принесла последняя книга?

— Но я пишу не триллеры, Гарт.

— Назовите цифру, а я сделаю поправку на триллер.

— А сколько принесла ваша?

— Две тысячи двести шестнадцать фунтов. Вот, пожалуйста, я не стесняюсь об этом говорить.

— Это негусто, — согласился я, вымученно улыбнувшись.

— Теперь ваш черед. Сколько?

Я не мог сказать ему правду. И дело было не только в том, что у писателей не принято обсуждать гонорары друг друга. Он и так был расстроен, и я не хотел огорчать его еще больше. Упомянутая Гартом сумма была столь мизерной, что назвать мою даже по нижней планке было все равно что в лицо назвать его ничтожеством.

И я солгал.

— Немногим больше, — сказал я.

— Насколько больше? Пять тысяч?

Я прикинул, какая сумма не обернется для него слишком тяжелым потрясением, и сказал:

— Больше.

— Пятьдесят тысяч?

Похоже, я недооценил его психологическую выносливость. — Ну, не настолько много.

В конечном счете таким «методом тыка» мы пришли к цифре «двадцать тысяч», взятой мною с потолка. Пусть будет двадцать, решил я.

Как только мы с этим разобрались, его отношение ко мне резко изменилось, став чуть ли не пренебрежительным. «Всего-то двадцать тысяч фунтов? — говорил он своим видом. — И это все, на что вытянула твоя книга?» Теперь он явно сожалел о том, что ранее назвался поклонником столь жалкого писаки. В какой-то момент мне даже показалось, что он хочет взять назад недоеденную булочку с корицей.

У меня возникло сильное искушение назвать хамоватому ублюдку настоящую сумму моих гонораров и посмотреть, как у него подкосятся коленки, но чувство жалости возобладало.