Врубель

Вместо жалких меблирашек в Киеве, случайных гостиничных номеров в Москве — прекрасный фешенебельный отель с видом на озеро, в котором Врубель жил на свои собственные деньги, никак не отравленные уколами самолюбия и порой высокомерным покровительством. Неподалеку — роскошное ателье, где он будет писать новое панно для Алексея Викуловича. Прогулки к озеру. Вечерние концерты гастролеров. Все это было похоже на сон. Кончились pro многолетние скитания. Теперь и родные его — отец и мачеха, сестры, брат — поймут, что он перестал быть вечным мальчиком и вечным неудачником. Пришло непривычное для него спокойствие, уверенность в завтрашнем дне. Как блаженна для него была возможность почувствовать себя опорой семьи, мужем и покровителем молодой жены! Это ощущение мужской власти, мужской силы… Правда, подчинение Нади было весьма обманчиво. Она с первого же дня стала проявлять здравую рассудительность маленькой женщины, и он охотно подчинился мягкой и лукавой игре, в которой он лишь делал вид, что командует и управляет, а на самом деле уже был в полном порабощении. У Нади были лапки кошечки. Но и это Врубель осознавал в ней с удовольствием. Теперь был не только положен конец его холостой жизни. В лице молодой жены Врубель обретал свою Музу, свою Беатриче, и это означало счастливое завершение многолетнего мучительного формирования его судьбы как судьбы художника-романтика.

Не случайно достижение счастья в личной жизни знаменательно совпало с явными переменами в его творческом существовании, отметившими 1896 год. Совсем близким стал видеться приход к какому-то рубежу, осуществление вожделенной цели. Захватывающее стремление, отмеченное торжеством предощущаемой победы, запечатлевшееся в панно «Полет Фауста и Мефистофеля», созданном здесь в пору счастливого медового месяца вместо отвергнутого заказчиком «Сада любви», воплотило этот романтический порыв и надежды художника.

Все сейчас складывалось как «по щучьему веленью — по своему хотенью». И швейцарские впечатления помогали ему вернуться к его «Фаусту»: старая часть Женевы, высоко на горе — собор св. Петра XVI века, готическая церковь XII века, средневековые жилые постройки; потом пейзажи по дороге к Люцерну — типично «фаустовская» природа, скалы и кручи, поросшие лесом, над горными озерами и цветущие долины, где паслись тучные коровы, позванивая колокольчиками, и так странно и смешно выглядел доивший их, в котелке и гуттаперчевом воротничке, владелец молочной фермы, непередаваемые напевы горных пастухов, гортанными звуками «иодл» оглашающих засыпающие синие горы с золотым последним лучом, скользящим по снеговым вершинам Юнгфрау. И затем сам город, Люцерн. Не скучноватая набережная с первоклассными отелями, а за речкой, на горе — старый Люцерн с остатками крепостных стен и старым собором с его колоссальным фигурным органом, где они с Надей слушали католическую службу. Все это напоминало о мотивах творчества Гете, ассоциировалось с легендой о докторе Фаусте.

Удивительное совпадение: в этом же 1896 году Бёклин создал композицию «Война», изображавшую трех всадников, во главе со смертью несущихся над городом. Думается, Бёклин уже давно мог привлечь внимание Врубеля не только как один из самых в то время популярных художников, но и как родственник по духу. В какой-то мере Врубель мог бы считать его своим духовным отцом: Бёклин был романтиком от академизма, был привержен мифологии и в многозначительности, к которой он стремился в своих образах, он словно предчувствовал символизм.

К этому времени Бёклин покинул Швейцарию, которая была его родиной и где он сложился как художник, и постоянно жил в Италии. Но швейцарцы, разумеется, помнили своего знаменитого соотечественника, не могли не интересоваться им. И, быть может, его картина продавалась тогда в каком-нибудь ателье Женевы или Люцерна или была воспроизведена в одном из журналов. Во всяком случае, здесь, в Швейцарии, Врубель мог если ее и не увидеть, то узнать о ней…

Хотя и Бёклин не был в своей композиции вполне самостоятелен и отталкивался от гравюры Дюрера, кажется, что панно Врубеля «Полет Фауста и Мефистофеля» было вызвано к жизни произведением Бёклина. Врубель всегда старался использовать готовые мотивы, не перегружать свое сознание в их поисках, экономя силы для «техники». И теперь, когда он несомненно считал, что уже осуществлял свое маниакальное желание сказать что-то новое в искусстве в области формы, он мог совсем не стесняться в отношении сюжетов чужих произведений.

Итак, новое панно «Полет Фауста и Мефистофеля». В нем представлены два всадника в бешеной скачке на волшебных конях по небу. С великолепным мастерством и острой жизненной выразительностью очерчивает Врубель мчащихся «огнедышащих коней» и захлестнутые вихрем этой скачки фигуры всадников.