Врунгель

Понятно, что от желающих отбоя не было. В процессе завязался разговор, где дядя Саша явно чувствовал себя как рыба в воде – ведь впервые за долгий срок ему попалась столь же остроязыкая и все правильно схватывающая собеседница! Из объяснений Кристины – а это была, конечно же, та самая Кристина! – стало понятно, что зашла она в больницу без проблем, охмурив на входе охранника; легкий плащик, накинутый ранее на весь этот наряд, лежит аккуратно свернутым во втором отделении рюкзачка; и если мальчики вдруг чего захотят – «хотя по виду и вряд ли, разве что вот этот остроглазый» – то можно будет о чем-нибудь и пошептаться. В какой-то момент она подошла к Пал Палычу, который заулыбался и даже чуть отодвинулся на кровати ближе к стенке, вроде как приглашая даму присесть. Кристина с сомнением посмотрела на освобожденное место, но, тем не менее, опустила одно бедрышко рядом со страдальцем.

– Ты здесь самый болезный, да? – Она посмотрела на табличку. – Паша, ага. А чего у тебя глаза такие грустные? Хочешь, я тебя развеселю? Могу станцевать.

– Нет, не надо, – предостерег ее дядя Саша, – я тут ему уже натанцевал. Сейчас лежит вот опять – ни покушать не сходить, ни в туалет…

– Да? – удивилась дама. – Тогда могу анекдот рассказать, как раз по случаю. Вот слушай, Паша. Спрашивает как-то октябренок у пришедшего с лекцией старого большевика: – Скажите, а неужели дедушка Ленин тоже какал..?

Наверно, неправильным будет с моей стороны рассказывать все, что творилось в 303-ей палате дальше. Хочу только упомянуть о главном. Пал Палыча повторно отвезли на операционный стол, с тем же диагнозом. Как позже предположил дядя Саша, наш деревенский друг относился к категории людей, которым «палец покажи – он со смеху уссытся!», а с такими его в одну палату ложить было просто преступно. Самого дядю Сашу назавтра выписали с самого утра, предположив, что именно он был инициатором всего бедлама. Впрочем, дядя Саша от этого и не думал отказываться – не Антоху же выписывать, ей-Богу? Кристину очень вежливо выпроваживал охранник, видимо тот самый, что до этого впускал ее наверх. И хоть вслед ей неслись маты и прочие нехорошести со стороны адмперсонала, она ни единым жестом им не ответила.

А пиццу, которую завотделением потребовал «выкинуть на помойку и чтобы запаха ее тут не было!», мы этим же вечером вместе с мужиками из 303-ей и доели. Посидели, поговорили; впрочем, рассказывали в основном они, а я все больше слушал. Потом я все вымыл, убрал мусор и пошел на пост к дежурной медсестре отчитываться. А потом пошел домой.

И вот иду я домой и думаю: как же я все-таки правильно сделал, что выбрал эту «альтернативку» и не пошел в армию! Там все эти казармы, сапоги, подъемы да дедовщина… А тут: ну уберешь несколько раз в день за лежачими утки да судна, ну помоешь полы. Дольше? Зато какой коллектив, какая атмосфера, а истории вокруг какие! Вот так расскажут – и хоть стой, хоть падай, хоть книгу пиши. Нарочно не придумаешь, про того же Христофора Бонифатьича – я его иначе и не называю, и другим только так представляю. Так что… ну ее, эту армию. Здесь веселей.