Врывалась буря(Повесть)

Бугров замолчал, насмешливо глядя на Воробьева.

Егор взглянул в окно, увидел, как по двору, направляясь к Бугрову, идут Парфенов, Щербаков и сзади злой Сергеев. Видимо, Щербаков прошелся и по нему. Парфенов аж подпрыгивал от нетерпения, что-то доказывая Щербакову и вытирая платком лысину, потеющую под шапкой. Видимо, убеждает Щербакова в немедленном пуске, хотя к чему убеждать секретаря горкома, он и сам понимает, чем ему лично грозит срыв поставок. Вот теперь кого надо убеждать, подумал Воробьев, переводя взгляд на Бугрова. Насмешливая улыбочка все еще теплилась на его губах.

«Надо идти, здесь и без меня будет жарко» — вздохнул про себя Егор.

— Спасибо за разговор, пойду, — направляясь к выходу, проговорил Воробьев.

— Заходи! — подмигнул Бугров.

— Да уж придется, — улыбнулся Егор.

Бугров протянул руку, но, вспомнив, тотчас отдернул, усмехнулся. Воробьев считал рукопожатия антисанитарным моментом на данном этапе. И не только потому, что он был активным членом Общества Красного Креста и Полумесяца и обязан был вести санитарное просвещение у себя на работе. Чисто по-человечески он считал рукопожатие ненужной привычкой. Почему надо обязательно хвататься за руку и сжимать ее что есть мочи? Вон, рассказывают, в Африке есть племя, где все здороваются носами. Увидят друг друга, подбегут, хлоп нос в нос и радешеньки. И поголовный насморк. В Африке, правда, тепло, а у нас точно бы все чихали! А сейчас мода пошла и женщины стали руку подавать. Нет уж, это надо искоренять! Вон раньше: присела, улыбнулась, а мужик поклонился. И гимнастика и вежливость! Забываем хорошее-то, забываем! А Сергеев зря негодует на костюм и галстук Бугрова. Воробьев хоть и носит кепку, шинель и гимнастерку, а про себя тайком мечтает о шляпе и галстуке, И плохого тут ничего нет. Когда-нибудь все будут носить шляпы и костюмы, вспомнят нас и скажут: вот дураки-то! И чего в гимнастерках ходили?.. Правда, в ней удобно, тут слов нет, а пиджак — это даже как-то налагает… Ну, точно артист или кавалер какой-нибудь…

Егор покрутил головой и улыбнулся, представив себя в роли кавалера да еще с Антониной. Не-е, не для него. Он снова вспомнил о Семенове. Надо бы зайти к Щербакову поговорить. Пропадет парень! Пусть назначат расследование его связей с Катьковым, что ли, зачем же так не доверять? Этак и до петли можно довести!.. Воробьев остановился. Куда же он идет?..

Он и сам не заметил, как выбрался на угор и теперь улица шла прямо к отделу ОГПУ. Не доходя два дома, живет Семенов. Зайти бы, ободрить… Воробьев вытащил папиросы, закурил. Задумался. Сергеев попросил его повертеться вокруг Русанова. Странную задачку загадал Бугров. Или он, или Русанов, или Шульц. Но Шульца нет и не было, а вот Бугров или Русанов? Бугров спал, значит, остается Русанов. И ведь зелье он мог нарочно подбросить Лукичу, засыпать песок в масло, выпить чаю с этим сонным порошком и объявить, что его опоил Лукич. Да выпил, видно, немного, потом испугался и остановил турбину. А может, побоялся, что взорвется и сам пострадает? Убежать же нельзя… По всем догадкам выходит, что Русанов враг, хоть парень, действительно симпатичный, простой, открытый, и вроде посмотришь на его веснушчатую, веселую физиономию, так всякие дурные мысли улетучиваются, жить хочется. Как говорит Щербаков — такие люди «барометр социализма». А тут диверсия. С другой стороны, в последней инструкции сказано, что враги используют наш социалистический образ мыслей, чтобы маскировать свои истинные цели. Тут на веру полагаться нельзя. Надо проверять.

Воробьев свернул на соседнюю улицу, где жил Русанов, дошел до его дома. Помедлил у калитки, потом вошел. Домишко этот, наполовину вросший в землю, а теперь засыпанный снегом, раньше принадлежал старухе Кугушевой, властной, злой татарке, которую мало кто любил из соседей. Поговаривали, что и глаз у нее ведьминский, и любую порчу нагнать может. Русанова она взяла сама из приюта и держала его за мальчика на побегушках. Комсомольцы даже требовали отнять у нее Русанова, которого, как они писали, старуха капиталистически эксплуатирует. Но он уже был взрослый и сам этого не захотел. И правильно сделал, потому что старуха померла, а дом отошел к нему. Не было у нее родственников. Старуха держала раньше огромного волкодава, еще более злющего, чем сама, по ночам спуская его с цепи. И упаси прохожего забраться к ней на двор: вмиг разорвет! После смерти старухи сгинул куда-то и пес, но все равно Воробьев нс без опаски вошел во двор. Залаяли собаки с соседних дворов, будто вызывая к жизни волкодава. Егор быстрехонько вскочил на крыльцо, толкнул дверь.

— Есть кто?! — крикнул он.

Никто ему не ответил. Перед уходом Воробьев не зашел к механикам, но будучи там перед разговором у Бугрова, слышал, как Русанов заявлял всем, что пойдет домой отсыпаться, голова не соображает ничего. Поэтому он мог спать, подумал Егор и вошел в сени.