Врывалась буря

Ларьев, посмотрев список тех, кому Мокин ставил набойки, особо выделил станционных. Лынев к тому времени собрал их биографии и среди всех выделил котельщика Грязного Ефрема Васильевича. В ту ночь он работал, значит, мог спокойно пройти и насыпать песок в масло. Набойки ему ставил Мокин, и, кроме того, Лынев откопал другую подробность: отец Грязного был раскулачен в 29-м. Правда, года за четыре до этого он сошелся с середнячкой, у которой после смерти мужа остались три девочки, а Ефрем с матерью переехали в город. В анкете Грязнов везде писал: отец неизвестен, но то ли разболтал кому-то по пьянке, то ли где-то пооткровенничал сверх меры, и Лыневу сразу же доложили. Лынев к нему: так или не так? Грязнов и сознался.

— В чем сознался? — не понял Ларьев.

— Ну как, в происхождении! — усмехнулся Лынев. — А это уже говорит о многом. Во-первых, скрывал. Почему? Значит, что-то замышлял. А какова классовая цель кулака? Угробить социализм, я так понимаю!..

Ларьев, покачав головой, отпустил Лынева.

— Мы чем с вами занимаемся? — спросил он Егора. — Расследованием, то есть исследованием, так ведь? И все это называется криминальной наукой. На-у-кой! Наука же требует тщательнейшего учета мотивов преступления. То, что Грязнов сын кулака — это еще не мотив. Его поведение говорит о том, что он стыдится своего отца, только и всего. А фигурная набойка тоже не улика. Где-то кто-то чего-то видел! Так теперь получается… — он вздохнул. — Н-да, труба наше дело, коли мы так будем расследовать.. — Ларьев взглянул на часы. — Вот что, после обеда соберите-ка всех, я по этому поводу кое-что расскажу… Н-да! — Ларьев часы не закрывал.

— Водички?.. — спросил Егор.

Он кивнул. Егор принес водички. Ларьев запил таблетки, поморщился.

— Красиво сделано… — вздохнул он, и, сняв пенсне, покрутил им в руках.

— Что? — не понял Егор.

— Улики разыграны… Русанов был, Русанов спал, Русанов исчез… Эта история с заваркой наверняка подсмотрена и красиво вписана в ход действия. Надо искать кого-то умного, хитрого, матерого… Ну такого, как Бугров, к примеру, только похитрее, покрепче, посильнее… Вот кого, батенька! А вы Грязнов! Даже для исполнителя он простоват… И потом…

Ларьев вдруг загорелся, прошелся по кабинету, потирая сухонькие ручки.

Ну-с, батенька, вот что еще скажу! Искать организатора всей диверсии не обязательно на ГРЭС! Даже скорее всего он работает где-то в другом месте… Где?.. Ну, к примеру, на железной дороге! А?

— Почему? — удивился Егор.

— Да потому, что я бы, к примеру, получив задание организовать ряд диверсий на ГРЭС, непременно с нее бы ушел. Ибо начнется следствие, начнут дергать, и мало ли что!.. Надо списки всех, кто ушел с электростанции полгода и даже год назад, или три месяца… А может, он просто работает в другом месте, но у него есть сообщник на ГРЭС… А? Я вижу, батенька мой, вы квелый совсем!.. Поезжайте-ка за своим Катьковым! Это, конечно, не отдых, но все же прочистит мозги! А? Да и пора брать его.

XV

Брать Катькова поехали в Выселки втроем: Воробьев, Семенов и Миков. Ларьев же в это время решил с помощью милиции поискать труп Русанова.

Он все больше склонялся к тому, что техника убили, а труп спрятали. А поскольку была зима, то вряд ли стали бы рыть могилу и закапывать, скорее всего куда-то отвезли и бросили. Близ Краснокаменска это могли быть Сухой Лог и Чертова пещера — два глухих места, куда обычно прятали бандиты награбленное. Туда с милицией и отправился Сергеев, хоть и не верил он Ларьеву, лелея в душе лишь одно: всеми силами разоблачить Бугрова и доказать свое. Нервничал и Ларьев. Еще бы: приехал, дел наворочал, все переменил, Сергеева опозорил, а у самого-то где доказательства? Говорить все горазды, язык без костей, мозоль разве набьешь… Из всего Краснокаменского отдела один Егор относился к Ларьеву с доверием и пониманием, остальные же терлись вокруг Сергеева, точно чуяли: помается, помается Пинкертон московский да не солоно хлебавши уедет, а Сергеев останется и всем припомнит, кто Ларьеву в рот смотрел. Первым переметнулся Семенов, за ним взятый из милиции Сергеевым Чекалин. Лишь Миков да Лынев вели себя пристойно… Миков, уважая себя, — жило в нем это степенное неторопливое достоинство, а Лынев, видимо, вследствие постоянного чтения исторических книг, кои читал по-прежнему запоем и ничем другим почти не интересовался. Егор раз в шутку предложил ему стать библиотекарем, и Лынев отнесся к предложению вполне серьезно. Но, поразмыслив, сказал, что чтение — это удовольствие, а работа не должна приносить удовольствие, иначе это будет не работа, поэтому стать библиотекарем он не может.