Всадник

Удивительна была и одежда мертвого. По эту сторону тумана Энрике никогда не встречал черного цвета, привычного на берегах, с которых приплывал. Здесь не было ни черных скал, ни черной земли, ни черного угля, ни черной кожи, ни черных тканей. У этого же одежда чернела, как уголь. Значит, решил рыбак, он с той стороны тумана, как и я. Да только как он сюда попал – живым или мертвым? Старик уже знал, что берега без черного цвета известны ему одному. В первый раз он приплыл сюда, увидев в море непонятное изумрудное существо, переливавшееся перламутром, оно как будто направляло его курс, призывало последовать тем же путем. Тогда-то старик не раздумывая и пошел в глубь воды. Ушел в море следом за изумрудной тенью, но в конце концов вплыл в туман и сидел в нем, пока не заболела душа, пока не взмолился: «Отпусти ты меня, демон!» И лишь тогда смог вернуться, как будто оставил духа на этом берегу, исторг из себя загадку океана.

Но видно, не до конца исторг и потому часто возвращался сюда. Правда, рыбак никогда ничего не брал здесь – боялся, и выходит, боялся не зря: это был берег смерти. Вот и черный человек был мертв, хотя и не принадлежал этим берегам. «Наверное, умер не в первый раз», – почему-то подумал старик и сам удивился. Как это – не в первый? Но иначе откуда было на его лице взяться этой… безмятежности? Старик решил посидеть рядом и подумать, так ведь принято поступать с мертвыми: сидеть, провожать их и думать. Энрике даже решил, что ему не жалко было бы отдать этому в черном свою лодку, чтоб он уплыл на ней куда-нибудь, куда понесут его волны, может, по ту сторону тумана, а может – просто в океан. «В океан смерти», – подумал старик, который всю жизнь был рыбаком. Его море было океаном смерти, и это он тоже знал.

А мертвый все лежал не шевелясь, как и положено мертвому, и Валенса решил, что умирать несколько раз могут не только трусы, потому что мертвый не был похож на труса, он был похож… Тут Валенса замешкался и, немного потоптавшись мыслями на месте, перестал думать об этом, а стал вместо этого думать о многих смертях. Так вот умирать несколько раз, наверное, когда-нибудь уже и не страшно, и не больно – постепенно привыкаешь. Только все же не ко всему, продолжал размышлять Энрике. Есть потери, к которым не привыкаешь. Он вновь посмотрел на мертвого. Что он потерял, когда оказался здесь? Кого?

Но безмятежное лицо не выражало ничего, кроме безмятежности. Будто говоря: никого я не терял, плыви себе подобру-поздорову, рыбак Энрике Валенса. Старик усмехнулся, отвернулся от лежащего (почему-то представил, как тот откроет глаза, и не захотел на это смотреть) и принялся изучать туман. «Заберу-ка я его с собой обратно, на тот берег, – думал старик. – Негоже так, молодой ведь еще, вон волосы какие черные, ни одного седого… Только слишком много на нем было ран, вот он и умер». Тут Энрике все-таки вернул взгляд на мертвого и рассмотрел его попристальнее. Но на простом и красивом черном одеянии – на коже дублета и на остальной одежде – крови не было. Старик хмыкнул.

Туман переместился, и лицо мертвого человека стало от этого как будто грустным. Безмятежность ушла, будто ровный сон сменился мыслью о необходимости… необходимости… Валенса отвернулся. Это непростой человек, вдруг понял он с уверенностью, простой бы не лежал здесь один, мертвый, скрестив руки на груди, так, как будто выпал вместе со снегом времени на этот берег, но время истаяло, а он остался. И одежда непонятная. Валенса не видел такой на современных людях. Человек был закрыт своей одеждой почти полностью, если не считать непокрытой головы. Добавить плащ с капюшоном, маску и перчатки, и получится не человек, а убийца. Кусок тьмы. Эх…

Валенса вновь повернулся, мучимый любопытством: память его хоть и привыкла удерживать в своих пределах зыбкие контуры ориентиров и береговых линий, а образ черного силуэта сохранить не смогла, и ему захотелось в последний раз взглянуть на странного мертвеца.

…Взглядом, на который он натолкнулся, можно было прокладывать горные туннели. Никакой безмятежности на лице уже не было: недавний «мертвый» сидел на берегу и разглядывал Валенсу так пристально, как будто это рыбак был в ответе за берег, за туман, за океан и за то, что вокруг нет черного цвета, кроме как в волосах незнакомца и в его одежде. Как и в какой момент он сел, Энрике не уследил. Сзади не донеслось ни звука. Не хрустнула ракушка, не прошуршал песок. Ни вдоха, ни выдоха. Дышал ли он вовсе?

Старик, кряхтя, поднялся с земли. «Жив, значит?» – подумал он, не пытаясь говорить вслух. Человек тоже встал текучим и легким движением, в котором, впрочем, ощущалась осторожность – как бывает, когда не хочешь наступить на больную ногу; только чужаку, похоже, больно было везде. Чуть резче, чем надо, дернулась правая рука и принялась проверять стальные заклепки узкой манжеты на левом запястье. Плотно сжатые бескровные губы разомкнулись и вымолвили:

– Полагаю, ты знаешь, где мы, добрый старец?

Это было утверждение. Валенса смотрел в глаза мертвого и видел время, смерть и лед.