Всадник

С вышеописанных событий минуло около часа. Всадник, прозванный доктором Делламорте, не стал устраиваться на ночлег, а сидел в темном углу «Сангандского ветерана» и пил неизвестный напиток, составленный хозяином под его руководством: Эзра решил, что человеку в одежде цвета тьмы будет угождать изо всех сил – за приезжим чувствовалась непререкаемая власть, которую трактирщик за два с лишним десятка лет работы научился узнавать безошибочно. Гость тем временем мирно баюкал в кубке невероятную смесь и оглядывал посетителей, являвших собою смесь не менее гремучую. Кого только не было здесь! В основном в помещении толклись люди – коренастые медзунамцы, потомки пустынных кочевников, высокие светлоголовые ламарриане[33] (некоторые из них происходили от редких смешанных браков с эфестами), наголо бритые просоленные маритимцы и белокожие камаргиты с полуголодными, полунадменными взглядами – но встречались и эфесты (один из них был из леса Гриз, он только водил по сторонам недоуменным взором) и даже один молоденький, совсем каменный гипт. Да, многие жители материка неизбежно проходили через «Ветерана» по пути от ворот в город, но никто не знал, что им есть что отмечать в таверне: о ледяном колодце рассказать было некому. Впрочем, посетители, достигавшие краснокирпичного Камарга, праздновали именно этот факт – завтра будет работа, новая жизнь и тоска по родине, а сегодня можно отметить прибытие в Морепрестольный град.

– Что ж, так и лежит? – допытывался, поскрипывая, молодой гипт у завсегдатая харчевни – человека неопределенного возраста с сероватым лицом.

– Куда ж он денется, – отвечал ветеран «Ветерана», ища что-то на дне своего кубка, явно не первого за ночь.

– Но ведь прошло довольно много лет, – настаивал гипт, елозя на табурете и грозя опрокинуться. Его нетерпение нисколько не смущало угрюмого камаргита.

– Вот тебя как зовут? – спросил он у гипта.

– Меня зовут Ниегуаллат[э]мар, – ответил тот охотно. – На вашем наречии это означает «Глубокая рубиновая жила»[34], но по-камаргски можно называть меня просто: Танкредо.

– Ну вот и давай, жила: наливай да пей, – сказал камаргит хмуро, предварительно оглянувшись, – а я тебе говорю: лежит он себе, и слава Онэргапу нашему, красному заступнику.

– Как такое возможно? – удивлялся Танкредо, для поддержания товарищеского духа опрокинувший в пищевой рот[35] кубок местной наливки, прозрачной, как талая вода. – Весь материк, и под материком, и в горах – везде знают, что он малое дитя. Еще мой отец говорил мне об этом. А ведь это было больше ста лет назад[36].

– Кх-хкх, – влажно крякнул камаргит, качая головой. – Колыбель, говоришь?

– Да, – веско ответил гипт, – именно колыбель.

– По-твоему, рубиновая твоя башка, железная колыбель плавать умеет?

Гипт ненадолго надулся, отвел назад жесткое треугольное ухо, но вскоре встряхнулся вновь и сказал с занудной методичностью:

– Борани, возникший в рукаве той же глубокой породы, что и старший брат моего отца, – то есть мать серебра пела им в одну ноту, – построил железный корабль Орранту. А ты помнишь, чем знаменит Оррант: тем, что победил жителей Санганда и подчинил его себе, и еще тем, что пришел в Камарг и открыл Библиотеку.

Камаргит отставил кубок и набычился. Вокруг замолчали и прислушались. Танкредо, почувствовав неожиданное внимание к себе, осекся, но продолжил:

– Железо плавает, когда имеет форму корыта, а колыбель – это… корыто.

Вокруг снова расслабились и принялись голосить и горлопанить.

– Дурак ты, жила, – огрызнулся мрачный пропойца. – Это у вас, каменноголовых, в голове корыто, а у нормальных людей колыбель – это корзина. А в корзине что? Дыры. А дыры что? Пропускают воду. А вода что? Накапливается и просачивается. А еще потомок Борани-Строителя.

Подумав, Гипт уточнил:

– Я не его потомок. Борани-Строитель возник…

– Да ла-а-адно, не кручинься, рудокоп, – смилостивился насупленный камаргит, не готовый выслушивать скорректированную версию генеалогии собеседника, – все ты верно говоришь, а я тебя просто за ногу тяну! Колыбель-то у Высокого Тэ железная, да только железо ее сплавлено с душой моря, и вода из уважения не проходит внутрь. Так что тарн – да придержит Праптах его чело! – будет вечно править Камаргом. На все воля Трех!

– Подозреваю, именно вентиляция и прочие требования санитарии, столь необходимые для поддержания здоровья отдельно взятого младенца, и диктуют необходимость изготовления легких плетеных колыбелей, – негромко сообщил голос из угла, и шум в «Ветеране» стих. В таверне, да и в Камарге в целом не принято было говорить длинными предложениями с использованием сложных слов. А голос продолжил: – Но в случае с «Высоким Тэ» ситуация сложнее. На всем материке нет достаточно огромной водоплавающей няни, способной перепеленать правителя Камарга, – тут в углу неискренне вздохнули и закончили кощунственную элоквенцию, – так что неудивительно, что колыбель вынуждена болтаться на волнах: по крайней мере младенец периодически омывается морем.