Всадник

– Признаться, не люблю я эту страну, – произнес знакомый голос из-за левого плеча магистра, и в колеблемой течением воде отразился алый средневековый тюрбан-шаперон. У левого виска тюрбан был заколот скромным аграфом с пером, а в аграфе затаился одинокий изумруд в форме грецкого ореха.

Магистр медленно обернулся и оглядел демона, помимо шелкового тюрбана украсившего себя невероятным гибридом парчовой мантии и собольей шубы. Этот дикий наряд, как и все, что носил Страттари, удивительно ему шел. Демон с каким-то недоуменным недоверием взирал на Сену.

– Да и Белую страну[87], если говорить вполне откровенно, я недолюбливаю, – продолжил он свою крамольную мысль. – Всех их мы когда-то завоевывали, всем приносили язык, привычку мыться в горячих термах, культуру, мрамор, смысл существования… dolce far niente[88], наконец! И что они сделали с этим?

– Что? – поинтересовался магистр, не знавший пока, рад он видеть демона или нет.

– Развалили империю, – вынес Страттари лаконичный и мрачный приговор.

– Увы, распад – удел любой империи, – уклончиво и немного удивленно ответил магистр. Он тоже вернулся к осмотру речных вод и через какое-то время продолжил: – А я знаю, Страттари, к чему стремятся все ваши кардинальские шляпы и алые тюрбаны. Я наконец-то понял и поэтому все-таки рад вас видеть.

Страттари безмолвствовал.

– Вы мечтаете о шапке и мантии венецианского дожа. Это единственная одежда, которую вы не можете надеть. Потому что дожи были вашими патронами, и лишь Чезаре, отнявший вас у них, положил конец этой зависимости… и начало новой.

Страттари молчал.

– Я ведь готов отпустить вас, Страттари, – сказал магистр и стянул перчатку с левой руки. На среднем пальце у него обнаружился старинный перстень с головой льва, тускло взиравшего на мир ядовито-медовыми полупрозрачными глазами.

Страттари с неудовольствием посмотрел на перстень.

– Эта вещь принадлежала Чезаре, – пробормотал он. – На этом перстне есть шип.

– Да, – признал магистр, – это тот самый перстень. Только я не собираюсь колоть вас им в палец – это было бы черной неблагодарностью. Да и бесполезно.

– Пока опять рано, – ответил дух вод неспешно, – срок моей службы не вышел.

– Когда же он выйдет? – полюбопытствовал Ратленд.

– Не знаю, – отвечал Страттари. – Я не тороплюсь, как и вы.

Как бы в подтверждение этого демон отстегнул с шаперона изумрудный аграф и вручил магистру, а магистр снял с пальца перстень и вручил демону. Оба при этом выглядели так, словно в рутинном порядке обменялись визитными карточками.

– Знаете, Страттари, – проговорил магистр, направляясь к ближайшему мосту, – последнее, что я услышал там, было странное проклятие.

– Странное? – повторил Страттари. – Проклятию следует быть в первую очередь страшным.

– Вот именно. А это было странным. – Пока трость магистра легко постукивала по мостовой, Страттари, искоса наблюдавший за своим спутником, отметил с привычной печалью, что тот стал старше: пускай он и не прибавил к своему довоенному возрасту сполна те три четверти века, что прошли с Испанских ступеней, но все-таки это был уже не тот человек, что поил шоколадом мадемуазель Мари Ордынцеву в римском кафе «Трастевере».

– Вы расскажете мне о нем? – спросил демон.

– Рассказывать особо нечего, – заметил магистр и уточнил: – Мне было велено «чувствовать, зависеть и сомневаться».

– Вот как? – удивился Страттари. – Это действительно странно.

– Почему? – спросил магистр и посмотрел на демона.

– Потому что… – протянул Страттари с кривой улыбкой, – надо хорошо знать вас, чтоб так умело проклясть, и искренне желать вам зла.

В молчании они пересекли Сену по мосту Менял.

– Возможно, вы понимаете что-то, чего не понимаю я, – сказал наконец магистр с выражением, из которого ясно следовало, что он в это не верит. Они остановились и глядели теперь на театр Шатле. – Я всегда чувствовал, зависел и сомневался, ведь я человек, а не природное явление. Мне неясен смысл этого проклятия.

Страттари молча смотрел на своего патрона. Тот наконец оторвал взгляд от фасада театра и, кивнув демону на прощание, отправился дальше. Тогда пастырь вод снял тюрбан и, дав ему размотаться в широкую алую полосу, подставил голый череп ветру, а руку разжал – и багровая ткань широким мазком унеслась к реке и дальше, дальше, куда-то, где слилась с городским горизонтом и оседлала закат.

– Зато смысл ясен мне, – тихо сказал демон в спину своему удалившемуся хозяину. – Можно чувствовать одно, зависеть от другого и сомневаться в третьем, как поступают все, но что, если все три эти переживания объединятся, как языческий хоровод, вокруг одного дела, – дела, которому ты подчинил свою жизнь и душу?