Всадник без бороды

«Конечно, — мстительно подумал Ергалы-бай, — если мой племянник Аблай начнет говорить правду, то ему придется сознаваться в десятках преступлений…»

— Почтенный Ергалы-бай, — услышал он вдруг голос музыканта, — я дам вам золотую монету, если вы хотите купить Желмаю.

— У меня достаточно золотых! — вспылил обычно рассудительный Ергалы. — И в моих табунах хватает верблюдов! К чему мне трехгорбый урод?!

«К чему ему такой верблюд? — усмехнулся про себя Бапас. — Будь он только трехгорбым, его купили бы и за сотню золотых! Ергалы боится, что придется стать немым — он же слова правды не сказал за всю свою жизнь, седобородый козел!»

— Ну, а вы, почтенные? — не унимался музыкант в белом халате. — Бапас-бай, Мошеке-бай, Мынбай? Неужели знаменитый Желмая не стоит одного золотого?

— Пусть он провалится сквозь землю, твой трехгорбый шайтан! — пробормотал Мошеке-Обжора. — Пусть он сгорит, пусть его съедят волки… Он мне и даром не нужен.

— Убить его завтра вместе с Алдар-Косе! — визгливо выкрикнул Мынбай. — Вместе они хотели погубить нас, пусть вместе и сами погибнут! А я на их могиле сыграю новую свою песню!

— Ну, песен у нас хватит и без вас, почтенный Мынбай, — сказал музыкант. — Что ж, придется это трехгорбое чудовище привязать пока неподалеку от его хозяина. Пусть посмотрят в последний раз друг на друга!

Музыкант заиграл на домбре веселую песню, и все двинулись вслед за верблюдом, которого вели двое силачей в красных халатах к остову юрты, где томился привязанный Алдар-Косе.

— Поймали Желмаю! Желмая! Вот он какой, глядите! — звенели детские любопытные голоса.

И хотя в сумерках много не разглядишь, тем не менее верблюд сразу же учуял хозяина, потянулся губами к Алдар-Косе.

— Нюх, как у собаки! — восхищенно цокнул языком рыжебородый Желекеш. — Он всегда чуял погоню, поэтому мы и не могли поймать Алдар-Косе, когда они были вместе.

Некоторые из салы и сэрэ еще не спешились. Позади толпы на маленьком коньке громоздился, словно обломок скалы, покрытый синим сукном палуан-богатырь Самат. Рядом с ним на тонконогом скакуне сидела закутанная в легкие яркие одежды девушка. Были видны только ее черные, подведенные сурьмой глаза. Богатырь нежно и бережно поддерживал ее.

Как только кончилась веселая мелодия, девушка взяла свою домбру и заиграла «Медную сайгу».

Все оглянулись на девушку.

— Кто это? — спросил Аблай.

— Акын-кыз, акын-девушка! — охотно объяснил музыкант в белом халате. — Она не открывает лица перед мужчинами. Кроме того, она едва сидит в седле — очень больна. А чем, неизвестно. Видите, приходится ее поддерживать, чтобы она не упала. Мы везли ее к знаменитому бахсы — знахарю, но узнали про вашу радость, почтенный Аблай-бай, и свернули к вам.

Девушка оборвала «Медную сайгу» и заиграла другую мелодию.

— Что это? — спросил, вслушиваясь в звуки домбры, Мынбай. — Похоже на «Кара-жорга» — Карий конь.

— Это редкая песня, — отозвался музыкант. — В ней говорится о том, что победа всегда дается тому, кто сильнее… Могучий бай всегда победит жалкого бедняка! Акын-кыз хвалит всех баев, которые победили Алдар-Косе! И вас, Аблайбай, и вас, Ергалы-бай, и вас, Мошеке-бай, и вас, Бапас-бай, и вас, Мынбай…

Аблай сохранял, как обычно, полную невозмутимость, а остальные баи млели от похвал, жмурились, как сытые коты, которых чешут за ушами.

Двое из танцоров, смеясь и повизгивая, притащили от колодца кожаное ведро-черпак и нахлобучили его на голову Алдар-Косе.

— Ничего, не задохнется! — крикнул музыкант. — А то слишком много чести для такого мальчишки видеть перед собой столько почтенных баев!

Жигиты смеялись, танцоры уже кружились в пляске, зазвенели бубны и дудки — начиналось веселье.

Аблай что-то шепнул Желекешу, и когда баи отошли от Алдар-Косе, то возле него остались на страже уже трое жигитов.

Трехгорбый Желмая был оставлен тут же. Музыканты сами связали ему ноги, привязали арканами к юрте — говорят, ведь Желмая даже летать умеет.

Вместе с жигитами-сторожами остался и палуан-богатырь в синем халате — Самат. Он по-прежнему бережно и нежно опекал девушку-акына. Аблай, испугавшись неизвестной болезни девушки, приказал внести ее в стоящую неподалеку малую гостевую юрту.

Самат то сидел в юрте, то выходил к сторожам. Сюда доносились приглушенные войлоком байской юрты мелодии домбр и сыбызги, песни. Время от времени веселье стихало: сказитель читал достан — поэму.

Слов ее слышно не было, и тогда из малой гостевой юрты начинала звучать тихая мелодия домбры — это играла больная девушка.

Она играла немного из одной песни, немного из другой. Ее домбра попеременно звучала грустно и немощно, задорно и радостно.

— Э-э, бедняжка, больна, — качал головой Самат-палуан, — сильно больна. То плачет, то смеется, то вся горит, то — лед… Э-э, плохо…

А песни девушки несли с собой аромат степной полыни, в них слышался дробный стук копыт, пение ветра в крыльях свободного беркута.

Даже трехгорбый верблюд качал головой в такт мелодиям ее домбры.

Взошла луна.

В рассеянном лунном свете фигура привязанного к остову юрты Алдар-Косе была похожа на прибитого орла с распростертыми крыльями.