Всадник. Легенда Сонной Лощины

Катрина всегда пыталась привить мне уважение к великим силам вселенной, таская меня (и Брома, которому хотелось этого не больше, чем мне) на церковные службы каждое воскресенье и напоминая, что перед сном следует помолиться. Но настоящей веры в Бога во мне не было. В Лощине легко верить в духов и гоблинов, в очарованный лес, во Всадника без головы, но существование великодушного божества отчего-то казалось невозможным.

Теперь же, глядя, как Шулер де Яагер раскрывает наконец свою истинную сущность, я прихожу к мысли, что Катрина и ревностный пастор были, возможно, правы. Наверняка такие кошмарные вещи не могут существовать в мире без своей противоположности. Наверняка какое-то добро должно наблюдать за нами. Ведь должна, должна быть надежда.

«Надежда и капелька удачи», – думаю я, глядя, как разворачиваются огромные крылья. Эти крылья заслоняют все небо, затемняя ночь до полной, абсолютной, невообразимой черноты.

Не думай о том, кто он или что может сделать. Думай о Всаднике. Ты уже рядом.

– Вы, люди, спрашиваете, почему случилось то или иное, ищете какую-то движущую силу, логику или причину, которые помогли бы вам понять, – говорит Шулер. Голос его стал глубже, громче, он причиняет боль, проникает в плоть, заставляет кости вибрировать. – А нет ни причины, ни логики. Ни объяснения, ни грандиозного плана. Есть только я, я – и то, что я делаю, чтобы поразвлечься, пока здесь.

Его слова останавливают меня, хотя до Всадника уже рукой подать и всего несколько секунд отделяют мой план от осуществления.

– Ты сделал все это, причинил столько боли – просто поэтому? Чтобы посмеяться над человеческой хрупкостью, чтобы позабавиться?

– Не стоит так возмущаться, крошка Бенте. Я же говорю, я делаю только то, что в моей природе. Жизнь этого мира длинна, куда длиннее, чем ты думаешь, и я был его частью целую вечность.

– Это не дает тебе права вмешиваться, портить, уничтожать! – кричу я, и свежий гнев закипает во мне. – Не дает тебе права играть с нашими жизнями, топтать наши стремления своими сапожищами.

Он смеется. Я ненавижу этот смех, ненавижу так, что хочу заткнуть ему глотку, чтобы не слышать мерзкого хохота.

– Я могу делать все, что мне заблагорассудится, крошка Бенте, и тебе не остановить меня.

Левой рукой, той, что всегда в перчатке из-за изувеченных пальцев, я выхватываю из ножен нож Брома. Шулер фыркает:

– Думаешь, этот жалкий человеческий клинок может причинить мне вред, крошка Бенте?

– А кто сказал, что я собираюсь причинять тебе вред? – Я чиркаю лезвием по правой ладони и припечатываю окровавленную руку к барьеру, который сдерживает Всадника. – И меня зовут Бен.

– Нет! – кричит Шулер, и в его глазах впервые вспыхивает что-то вроде паники.

Я не вижу преграды, но чувствую, как она рушится, чувствую волну гнева, катящуюся от Всадника. Мне кажется, победа уже у нас в руках. Я предполагаю, что Всадник бросится сейчас на Шулера де Яагера, сразится с демоном, но он вдруг шатается и падает. Барьер мало-мальски поддерживал его, а сил у Всадника не осталось ни капли.

– Нет, – выдыхаю я и подбегаю к нему, пытаюсь обнять, помочь, но ухватиться не за что. Всадник – бесплотный призрак, тающий на моих глазах.

– Нет, – повторяю я.

Как это возможно? Всадник не может умереть. Он вечен, он всегда скачет под звездами. Там ведь и мое место – рядом с ним, в нескончаемой скачке.

Шулер смеется снова, хохочет с самодовольством человека – демона, – которого не беспокоит, как получить то, чего он желает. Всадник умирает, и он знает это. Шулера тревожило, что мы со Всадником объединим свои силы, поэтому он ранил Всадника и заточил его, надеясь, что тот умрет до моего прибытия.

Но это, похоже, уже неважно, ведь даже разрушенный мною барьер не освободил Всадника. Поздно, слишком поздно. Как долго он просидел в своей клетке, надеясь, что я появлюсь? Как долго впустую звал меня, не зная, что я нарочно отгораживаюсь от него, делая вид, будто ничего не слышу?

«Бен, – говорит Всадник. – Он слишком ослабил меня».

Я плачу. А я не хочу больше плакать, не хочу смотреть, как те, кого я люблю, умирают у меня на глазах. Всадник не может умереть. Если Всадник умрет, я останусь по-настоящему в одиночестве, в лесу, с демоном, кровь которого бежит в моих венах.

– Мне жаль, – говорю я.

Я скорблю о себе не меньше, чем о нем, скорблю о Броме, и Катрине, и Бендиксе, и Фенне, скорблю о проданной ферме, о доме, сгоревшем дотла, о брошенном друге. У меня ничего не осталось, только болезненные воспоминания и мысли о том, что все можно было изменить, спасти Брома, защитить Катрину, добраться до Всадника вовремя.

– Мне жаль.

Бен. Все так, как и должно быть.

Пальцы его смыкаются на моей руке – крепкие, почти настоящие, в отличие от остального тела.

Впусти меня.