Всадник на белом коне (СИ)

— Разумовская Татьяна Павловна, в информированных кругах известная по прозвищу Морана — наркоманка, психопатка и патологическая садистка, которой повезло родиться в семье лидера одной из самых одиозных теневых структур России, занимающейся транзитом афганских наркотиков в Европу, торговлей оружием, поставками наших девушек в страны Ближнего Востока и так далее. Ее отец, известный так же, как Паша Пулемет, не отличается особым гуманизмом, но дочурка переплюнула его еще лет в двадцать пять, когда сбежала в Африку «повеселиться» и менее, чем за полгода заслужила у аборигенов прозвище «Белая Смерть», причем чуть ли не на десятке местных языков. Возвращение домой тоже добавило ей мрачной славы — узнав о том, что на ее отца совершено покушение, он в больнице, а всей остальной семьи больше нет, девочка и три десятка ее вернейших людей устроили конкурентам кровавую вакханалию. За что Паша, выздоровев и вернув себе бразды правления делами, стал считать ее своим талисманом. В общем, ссориться с этой особой, пользующейся безусловной поддержкой отца, без особой нужды никто не рискует. Но в ситуации с тобой девочка напрочь потеряла берега — плюнула в лицо мне, Бахметевым и клану Линь.

— И какова цена вопроса? — насмешливо поинтересовался я. Зря — глаза Алексея Алексеевича полыхнули огнем, а лицо снова закаменело:

— Между нами кровь! Причем не рядовых бойцов, а членов семьи!!!

Я непонимающе прищурился и получил ответ на еще не заданный вопрос:

— Наташа, которую ты знал под именем Анастасия, была дочкой моего покойного старшего брата. Я ее любил ничуть не меньше родных детей. И за нее вырежу хоть всю Москву!!!

— Я в деле! — хрипло выдохнул я, стараясь не смотреть на мужчину, по щекам которого покатились злые слезы.

— Даже не думай: если Гена успеет надежно спрятать девчонок, то ты станешь целью номер один. А я обещал Нате, что буду заботиться о тебе, что бы ни случилось!

— У нее были дурные предчувствия? — зачем-то спросил я.

Горин скрипнул зубами, достал телефон, покопался в его содержимом и включил мне голосовое сообщение:

— Дядь Леш, привет. Меня опять плющит не по-детски. Причин, вроде бы, нет, но ощущения хуже, чем перед Таллинном. Если со мной что-нибудь случится, то позаботься о Дениске, ладно? А то он у меня слишком добрый и наивный. И как-нибудь передай, что я его любила больше жизни…

От ноток обреченности, прозвучавших в голосе вечно веселой и жизнерадостной девушки, перехватило горло и заныло сердце. Настолько сильно, что следующие секунд пятнадцать я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Потом боль потихоньку схлынула, оставив вместо себя осточертевшую картинку со сферами и ромбом, но позволила вытереть лицо, почему-то оказавшееся мокрым, и подарила возможность выдохнуть три акцентированных слова:

— Я. Должен. Отомстить!

— Да, должен. Но даже простое присутствие в городе во время большой войны автоматически превратит тебя в главного подозреваемого во всем и вся. Так что мстить будем мы. А тебе обеспечим железное алиби. С хорошим запасом по времени.

— Какое, нафиг, алиби, Алексей Алексеевич⁈ — воскликнул я. — У меня столько обязательств по контра-…

— Какие, к чертовой матери, контракты⁈ — рявкнул Горин. — До тех пор, пока живы Разумовские, у нас у всех одна-единственная цель — отомстить!!! Вопросы⁈

— Один. И одна просьба.

— Выкладывай и то, и то.

— Мои действия?

— Пока не знаю. Но сообщу в течение дня.

— Присмотрите за Таней и Лерой.

— Сделаю все, что в моих силах…

…Следующую… вечность, наверное, я провел в своем зале. Работал на самых тяжелых мешках, вкладывая в бесконечные серии ударов всю ту боль, которая сжигала изнутри. А еще вспоминал девчонок. Такими, какими они были — шебутными, заботливыми, деловыми, безбашенными, нежными. «Система» возникала перед глазами еще трижды, кажется, каждый раз добавляя к красной сфере немного черноты и жути. Впрочем, при ее появлении я даже не понижал темп — продолжал молотить по толстой бычьей коже, видя перед собой то обрывки видений из недавнего прошлого, в котором команда веселилась, строила планы на будущее, отдыхала или грустила, то лицо этой ублюдочной суки Разумовской. И задыхался то от горя и отчаяния, то от безумного желания вернуться в тот миг, в котором держал Морану в удушающем захвате, и додавить. Нет, провернуть голову градусов на двести семьдесят, чтобы было слышно влажный хруст сворачивающейся шеи!