Всадник рассвета

Дело было, в общем-то, сделано. Я не новичок в военном деле. Прошел в своей жизни не одну войну, повидал кое-что и во время нашего рейда по земле нечисти, но вид поля недавней брани с тысячами и тысячами мертвых и умирающих был для меня по-настоящему ужасным. Я ехал по полю брани. Вот груды еще тлеющих трупов, их много, сотни и сотни — это поработал наш воздушный огненосец Горыныч. Вот вереницы поверженных хунну — здесь прошел ударный полк Вакулы. А вот недавние враги лежат уже целыми валами — тут сражались те, кто принял удар хунну в лицо. Поле стонало и кричало.

Воеводе лекарского обоза я приказал подбирать и лечить всех раненых, как своих, так и врагов, чем вызвал его крайнее удивление. Старый вояка был твердо убежден, что лечить надо своих, а врагов из милосердия добивать. И хотя, я думаю, он от своего убеждения не отказался, ослушаться меня все же не посмел. Поднявшись на косогор, я надел на себя кольчугу. Взглянул на Кладенец. Он был весь залит уже спекшейся кровью и слабо мерцал. Крест на груди потух, едва я вырвался из боя. Большинство воинов возвращалось к своим полкам, ориентируясь по знаменам. Преследование продолжали теперь лишь воины Вакулы.

Подъехал Вышата. Он был ранен в руку, которая висела на перевязи. Несмотря на это, воевода был доволен и улыбался:

— Никак не ожидал, честно говоря, что сможем устоять против такой рати! Да и потери у нас не такие уж огромные! Зато врагов набили, что куропаток!

— Будем считать, что боевое крещение мы приняли! — ответил ему я.

Ближе к вечеру подоспела еще тысяча воинов из полков, ушедших ранее к югу и не успевших нагнать нас на марше. Они сменили лошадей и сразу же устремились вдогон за убегающим врагом. Оставшиеся же на поле приступили к погребению павших и дележу добычи. Тут уж я ничего не мог поделать, ибо таков закон всех войн и пытаться что-то изменить было бы бессмысленно. Объезжая поле боя, я с внутренним содроганием смотрел на тела погибших, рассеченных и иссеченных мечами и копьями.

— Nulea salus bello est! — сорвалось невольно с губ. — Нет блага в войне!

— Что? Что? — переспросил меня ехавший рядом Вышата.

— Да это я так, — ответил я ему. — Это я о своем!

— Жалеешь, что ли? — понимающе хмыкнул воевода.

— А как же, столько крови пролили!

— А как ты думал воевать-то, без кровушки? Такой войны еще не придумано!

Ответить на сие мне было нечего.

Нас нагнала старуха Эго. Ведьма находилась при лекарском обозе и помогала своими снадобьями выхаживать раненых. Для более быстрого передвижения бабке выделили какую-то старую клячу, с которой та весьма сноровисто управлялась. Сейчас ведьма была озабочена, ее волновала судьба Горыныча и Всегдра. Ничего утешительного по этому поводу сказать я ей не мог:

— Будем ждать и надеяться! Иного нам теперь не остается!

Горыныч с Всегдром вернулись лишь на следующий день. Змей, тяжело дыша, как старые кузнечные мехи, едва зарулил на посадку. Со спины его скатился черный от копоти, в разодранной тельняшке Всегдр. Оба были настолько вымотаны, что едва могли говорить. Следом за ними приземлился и мой недавний знакомец крылатый пес Симаргл. Морда пса была порядком разбита, крылья и хвост сильно подпалены, при этом он еще и сильно хромал на одну лапу.

— Ба! Старый знакомый! С тобой-то что случилось? — спросил я его удивленно.

— Да так! — ответил он мне, щуря глаза. — Повздорил тут немного с одним приятелем!

— Досталось-то тебе, однако, прилично! — покачал я головой, оглядев боевые раны крылатого пса.

— А на нас, собаках, все быстро заживает! — сплюнул тот демонстративно презрительно. — Зато вот блохи мои все, кажется, повыгорели, так что теперь не жизнь, а одно блаженство будет!