Всадник с улицы Сент-Урбан

— Когда вы сопровождали девушку наверх, Херш был уже раздет?

— Я не помню.

— Вы не помните?

— Он был в белье.

— Белье морской волны?

— Простите, не понял.

— Цвета. Цвета морской волны?

— А, ну да.

Да, господи, да! Обливаясь потом, сочащимся из каждой поры, Джейк заставлял себя не слушать: что там слушать, привыкать надо. Привыкать к тюремному существованию. Он уже видит гойских пидеров, щиплющих его по пути к пищеблоку. Психопатов, которые будут обзывать его трусом — или как там у них? хлюздой, что ли, — за то, что он не хочет присоединиться к плану побега, а то еще и убьют, чего доброго, раз его угораздило прослышать об их замысле. Всё, хорош рассиживаться после завтрака в теплом сортире с суперлиберальной «Гардиан». Будет ему теперь параша, воняющая день и ночь в углу камеры, а ведь он такой стеснительный, да и запорами порой страдает. «Давай-давай, дорогуша. Я не смотрю!» Порочные сокамерники станут устраивать ржач над его еврейством. «Что, синагога? Копченой лососинки небось хотца? Или у вас в законе только рыба-фиш? Как насчет виски „Чивас Регал“? Хорошей сигары? Бульончика с клецками из мацы? Ты не тушуйся, Янкель! Напиши своей бабели, пускай шлет чек — тряхнем чуток твоим секретным швейцарским счетом». Да и на прогулочном дворе он, естественно, отстоять себя не сумеет. «Видал? Который вон, еле плетется — это Херш. Грабли тут вчера растопыривал. По чану слегка отоварили, он и в осадок. Ну, чмо ботаническое!»

12

Бессонно ворочаясь на постели (в голове звон, сердце так и грохочет), миссис Херш молится, предлагая пять лет своей жизни, лишь бы сына не посадили в тюрьму, а там, глядишь, уйдет от этой своей холеры, вернется с детьми в Монреаль. Они же ей тут мешать будут: мужа-то нового нанюхивать!

И только это она собралась заснуть, внутри все как-то отлегло, вдруг — что такое? — в дверь стучат.

— Да-а?

— Извините, если я вас разбудила, — начинает Нэнси, полная решимости быть вежливой, — но…

Уснешь тут с вас!

— Только что звонил Джейк. Говорит, придет поздно.

Прижав ладонь к щеке, миссис Херш заполошно вскидывается:

— Боже мой! Что, что опять?

— Ничего, — ровным тоном отвечает Нэнси, не забыв ободряюще улыбнуться. — Ему надо о многом поговорить с Ормсби-Флетчером. Они зашли в паб. Возможно, он придет очень поздно. Вот, я принесла вам. — И она ставит перед свекровью подносик. — Взяла для вас кошерного салями и ржаного хлеба.

Бутерброд с салями приправлен ломтиками маринованного огурчика, тонко-тонко нарезанной редиской, помидорчиком и листиками салата. Рядом на подносе кружка чая с лимоном и высокий винный стакан, в нем свежесрезанная роза. Миссис Херш приподнимает верхний кусок хлеба с сэндвича, неодобрительно вздыхает, опускает и отодвигает поднос в сторону. Нэнси машинально подпихнула подносик вновь ближе к ней.

— Ну ешьте же, — потребовала она.

Миссис Херш в ошеломлении на нее уставилась. Погром, погром!

— Я три магазина обошла, пока кошерную салями отыскала. Так ешьте же ее, миссис Херш!

— Не могу.

— Вот сяду здесь и буду сидеть, пока вы не съедите сэндвич. И до последней крошки.

— Не могу.

— А я говорю, ешьте!

— Но вы же хлеб маслом намазали.

— И что?

— А то, что получилось некошерно. Мне не положено есть масло с мясом.

Черт! Черт! Черт!

— А шпионить за мной вам положено?

— Можно подумать, я что-то видела. Упаси Господи.

— Вы подсматривали за мной из окна. Пялились квадратными глазами!

— То есть это я преступница.

— И вы ни слова не скажете об этом Джейку. Вы меня понимаете?

— О, я понимаю! Ох, как я это понимаю. Уж это можете не волноваться!

— Нет, вы определенно, самым злостным образом не понимаете. Совершенно ни зги не понимаете. Вы что, в самом деле вообразили, будто Люк мой любовник?

— Кто произнес это слово?

— По-вашему, у меня их куры не клюют. Приваживаю табунами. В промежутках между беременностями. Когда не кормлю грудью и не меняю пеленки. Как только Джейк за дверь, приезжают целыми автобусами и заябывают до посинения…

Ах нет, не успев договорить, спохватилась Нэнси. Господи, боже мой, стоп, стоп, что я такое несу?

— Ну вы и слова употребляете. Прямо площадные какие-то!

— Если вам не положено есть бутерброды с колбасой и маслом, — уже не сдерживая слез, вновь перешла в наступление Нэнси, — то как же вы можете есть яичницу с сосисками?

— Яйца, милочка, согласно галахе[73], не мясное и не молочное, а парве[74], — надменно парировала миссис Херш.

— Ох, ну я не могу! — Нэнси даже ногой топнула. И еще раз топнула. — Иногда эти ваши еврейские штучки-дрючки…

Ага, шести миллионов им мало!

— Извините.

— Не извиняйтесь. Наоборот, не надо держать это в себе. Говорите, послушаем…

Тут-то и ворвалась в комнату Молли, будто ее кто из катапульты запустил. И сразу прыгнула в объятия миссис Херш.

— Что с тобой, бабушка?

— Ничего, моя др-р-рагоценная.

Нэнси тем временем надумала закурить сигарету.

— И как все прошло сегодня? — осведомилась миссис Херш. — Он что-нибудь рассказывал?