Всадник с улицы Сент-Урбан

— Да. Но потом, ты понимаешь, я как-то оказался в Голливуде. Женился, но неудачно. На старлетке.

— Ага. А я королева Сиама. А теперь скажи, зачем домой явился. Скажи уж прямо: в тюрьме-то долго сидел?

Он только усмехнулся. Она за свое:

— Гад ты, Джо. Сволочь ты. Вот я так даже в Торонто не могу уехать. А знал бы ты, как мне здесь все обрыдло.

— Так уезжай!

— А что будет с Арти?

— Так у него мать есть. Твое какое дело?

Следующим утром Джо сделал заход по магазинам, и в дом пошли приносить покупки. Щегольские белые рубашки и черные шелковые носки из магазина «Севил-роу» на Шербрук-стрит. Серебряный портсигар от Биркса[138].

Костюм не от «Мори Голда и Сына» (с подбитыми плечами, двумя рядами пуговиц и мешковатыми штанами), а от портного с настоящим британским акцентом. Для улицы Сент-Урбан вкус Джо был все-таки странен. Он не любил веселеньких цветастых галстуков и двуцветных ботинок; не нравились ему и пальто из верблюжьей шерсти. Джо одевался как холодный и корректный вестмаунтский[139] адвокат.

Он быстро выяснил, что Арти и Джейк, подстрекаемые Додиком Кравицем, подворовывают в универмаге «Итонс» (да еще и когда! — с утреца по субботам!), и как следует их за это взгрел, чем Додика изрядно озадачил: малец-то пребывал в убеждении, что Джо и сам крутой бандюган.

И Додика, и Арти с Джейком еще больше запутала ситуация, возникшая после карточной игры, которой они предавались весь следующий день, на редкость дождливый. Джо, державшийся спесиво и неприступно, как-то даже угрожающе, скоренько ободрал пацанов как липку. Они принялись вокруг него виться, всячески юлить и заискивать, но Джо так и не предложил вернуть им проигранное.

— Да ну тебя, — хныкал Додик, — тебе ж это семечки! Я думал, мы просто так, на интерес играем.

— Карты есть карты, — сурово ответствовал Джо. — Дело серьезное.

Крепче всех проигравшийся Додик (2 доллара 85 центов) ударился в слезы.

— Ты злой мерзавец, взрослый мудак! Невинных детей ограбил! Папа говорит, ты вообще в банде, в похищении сына Линдберга участвовал!

И не успел Джо отреагировать, как Додик выкатился в дверь. Оказавшись в безопасности, устроил злобное представление.

— Эй, сифилитик! — закричал он Джо. — Давай баш на баш! Ты рыгнешь мне в жопу, а я тебе за это пердну в рот!

Одному Гуди Перлману хватило смелости спросить напрямик:

— Откуда у тебя столько денег, Джо?

— Ну, как бы тебе это объяснить, Гуди… — слегка замялся Джо. — Ты ведь, пожалуй, не поймешь, hombre[140], но черным рынком они, во всяком случае, не пахнут.

Как-то раз Джо проходил мимо пошивочного ателье Гуди Перлмана на Мейн и зашел — просто так, по старой памяти. Гуди, кстати, разъезжал на «бьюике» — и это во времена, когда такой автомобиль можно было купить разве что на вторичном рынке (с десятью или пятнадцатью милями на одометре), причем по цене, намного превышающей заводскую. В общем, когда Джо в тот вечер пришел домой, Гуди уже ждал его в автомобиле, припаркованном у подъезда. Пригласил Джо сесть к нему и показал фотографии жены и детей, а также медицинское освобождение от армии. Поговорили о добрых старых временах, похихикали, но в глазах у Гуди стоял страх. Сидит, шутит, а у самого за шиворот пот течет. В конце концов вынул конверт с двумястами пятьюдесятью долларами и сунул Джо.

— Пожалуйста, не подымай волну. Оба евреи, мы же поймем друг друга. Я желаю тебе самого лучшего, всяческой удачи, ты такой у нас умница, такой красавец, просто принц!

На что Джо, говорят, достал зажигалку и подпалил конверт — то есть действительно поджег его — и не разжимал пальцев, пока деньги не исчезли в пламени. Затем он, не сказав ни слова, выбрался из машины, тогда как Гуди, со скрежетом врубив передачу, рванул с места и поехал прямо домой, где попросил Молли вызвать доктора Каца.

На заднем дворе Джо устроил себе что-то вроде тренировочной площадки. Повесил боксерскую грушу, положил маты, на них медицинбол[141].