Всадники

Еще одно, последнее усилие, и можно начинать день. Он взял плетку, которая лежала на чарпае, возле подушки, — и засунул ее за пояс.

На конце ее короткой рукоятки был металлический шарнир, который придавал тонким ремешкам из переплетенной кожи со свинцовыми шариками на концах, полную силу удара. Эта плетка сопровождала Турсена в таком количестве скачек, бегов и боев, и пометила стольких коней и людей, что была полностью пропитана потом и кровью.

Турсен направился к двери. Его поступь была тверда, хотя и тяжеловата.

Он опирался лишь на одну палку, но с таким достоинством, словно она совершенно ничего для него не значила. Дряхлый старец остался в четырех стенах его комнаты.

А тот, кто переступал порог, был Господином Управителем конюшен и лошадей, непреклонным и внушающим страх.

Дверь открылась, словно сама по себе и Рахим встал возле нее. Маленькое, худое лицо ребенка было еще заспанным, а его оборванный чапан нес на себе пыль красноватой земли, на которой он спал. Он быстро наполнил кувшин водой и наклонил его над руками Турсена, прислуживая ему при утреннем омовении. Если бы у Турсена было такое желание, то он так же, как и другие — управляющий, главный садовник, распорядитель над пашнями и полями, все те, кто были ему равны, — мог наслаждаться всеми благами.

Все они служили богатейшему бею провинции, который всегда выказывал им лишь расположение. И Турсен был среди всех них самый старший, служил ему дольше всех и заботился о самом ценном, чем тот обладал: о лошадях.

Но разве чистота воды меняется от цены кувшина, в который ее наливают?

И зачем человеку дом, забитый толстыми коврами, дорогими занавесками, тканями и подушками, если он всю свою жизнь знал лишь одно мягкое сиденье — седло?

Турсен посмотрел на Рахима. Манера, с которой он наклонял кувшин, была одновременно мягкой и уверенной, полной совершенной гармонии.

И Турсен подумал:

«Потому, что этот грубый глиняный кувшин предназначен для меня, он держит его так, словно это драгоценная посуда из Самарканда или же сосуд из персидского фаянса. Для этого ребенка, в отличие от многих взрослых, вещи все еще оцениваются не потому, как они выглядят, а в зависимости от цели, которой они служат».

Турсен протянул свои руки, и они наполнились прохладной водой. Потом он обрызгал обрамленное бородой лицо и вытер его концом своего длинного пояса.

Он держал глаза закрытыми. И взгляд Рахима в благоговейном восхищении остановился на его господине: для Рахима на свете не было никого, кто мог бы сравниться с Турсеном. Никто не имел такой широкой груди, таких огромных рук и такого царственного чела. Ничье лицо и тело не было отмечено таким количеством знаков победы: сломанная переносица, сломанная скула, бесформенные суставы, трещины в коленях, скрытые морщинами шрамы. Каждый шрам это знак выигранной скачки, победы в борьбе, триумфа — всех тех ставших легендарными событий, о которых не устают рассказывать пастухи, конюхи, садовники, ремесленники и торговцы.

Для ребенка все эти рассказы казались волшебными, героическими сказками, которые он мог слушать бесконечно. Возраст Турсена не имел для Рахима никакого значения. Для него он был героем, он был идолом и он был вечен.

Когда Турсен открыл глаза, то почувствовал внезапный прилив свежих сил и бодрости. Ему показалось, словно годы потеряли свою злую силу, и его колени опять способны подчинить самую упрямую лошадь, а его руки достаточно сильны, чтобы вырвать, у огромной толпы бешено скачущих всадников, шкуру козла — самый лучший трофей всех боев и игр степей.

«Что за волшебное средство, — подумал Турсен, — всего лишь пара капель холодной воды».

На самом деле, хотя оба этого не знали, волшебным средством был взгляд мальчика, в котором, словно в зеркале, Турсен прочел свою несломленную силу.

Когда они вышли из дома, солнечные лучи уже появились на горизонте степи.

Турсен и бача повернулись ту сторону, где за горами, пустынями и долинами, лежала Мекка. Было время первой молитвы. Рахим опустился на колени и коснулся лбом земли.

Старый человек остался стоять, но наклонил свою обмотанную тюрбаном голову так низко как мог, и склонился над палкой, на которую он опирался обеими руками.

Для Рахима эти мгновения были самыми лучшими в течение дня: этот святой час молитвы он проводил вдвоем с чавандозом, чье имя гремело во всех долинах по эту сторону Гиндукуша. Другие бача, работающие на кухне, в саду или конюшне, конечно, имели больше свободного времени и могли иногда даже увильнуть от работы, или незаметно перехватить пару лакомых кусочков, но зато с каким любопытством, с какой завистью следили они за губами Рахима, когда он рассказывал им новую историю, услышанную от Турсена, или, что, правда, случалось нечасто, — придумывал таковую сам.

Турсен тяжело поднял свою голову и распрямил плечи. Рахим вскочил на ноги одним прыжком и воскликнул:

— Какой прекрасный день!

И старый человек рассудительно ответил:

— Это обычно для данного времени года.

Большая жара прошла. Перед ними простиралась степь в чистом, теплом свете осени.