Всадники

– Как, как ты научилась такому крику? – с восхищением спросил саис у Зирех.

– Так это же собаки кочевников, – ответила та. – Хороша бы я была, если бы забыла команды, которым они подчиняются.

Уроз проехал перед Мокки и Зирех, словно не видя их. Волнение схватки, счастье боя исчерпали свои возможности. Толчки и беспорядочные движения больной ноги во время нападения собак усилили его страдания. Только одно средство от боли знал Уроз: ехать вперед, согласовывая с шагом коня движения пилы, туда-сюда, мучившей его плоть, доводя себя до полуобморочного состояния, и таким образом перенести свою жизнь в убежища, где человек оказывается невосприимчивым ни к радости, ни к боли, и где есть место только для игры воображения и мечтаний. На помощь Урозу пришли лихорадка с ее все усиливающимся звоном в ушах и поднявшееся в зенит солнце, залившее все белым, как расплавленный металл, светом. Боль, казалось, постепенно вышла куда-то наружу. Она была по-прежнему тут, но как бы не в нем. Она вцепилась во всадника, сидевшего рядом с Урозом, в его седле, но это уже был не Уроз. Этот несчастный двойник, которому он отдал свое раненое тело, ехал, раскачиваясь вместе с ним, расслабленный, раздавленный, растерзанный. А настоящий Уроз гарцевал в вышине рядом с самыми высокими горами. Он был сказочной вершиной, а вершина была им. Он плавал на огромных плотах, и небо было его парусом. Он гладил гигантских драконов с клыками в виде снежных вершин. И в храмах, которым невиданные горы служили всего лишь опорами, он узнавал молитвы, неизвестные даже самым набожным паломникам, даже самому ученому из богословов, молитвы, превосходившие все их проповеди по глубине истины, совершенству праведности и яркости излучаемого света.

Давно замер, умолк лай безухих собак. Только копыта Джехола нарушали тишину. Мокки и Зирех ступали беззвучно. Саис шел за конем, рядом с Зирех. Он уже не нужен был Урозу, чтобы выбирать дорогу, идя рядом со стременем, и предохранять хозяина от толчка, удара или падения. Теперь он только этого и хотел. «Падай, падай, мешок с гнильем, ну упади же, – повторял про себя Мокки, преисполненный презрения к этому обмякшему в седле телу, едущему в позе, недостойной наездника. – Падай же, и пусть солнце иссушит, а ночь заморозит твой труп».

Он взглянул на Зирех. О чем она думала? Лицо ее было видно в профиль и ничего не выражало. Спросить? Но как? Это чертово молчание скал, неба и солнца не оставляло места для звука человеческого голоса. И все же Зирех заговорила: она умела высказывать свои мысли на манер немых. Она сказала:

– Если он упадет, мы его прикончим.

– Да, да, – тихо согласился Мокки. И одними губами она добавила: – А кочевники будут свидетелями нашей невиновности.

– Да, да, – снова отозвался Мокки.

Слова эти были не громче дыхания. Но воздух был так тих и легок, что вибрация их долетела до Уроза. Во всяком случае, до его двойника, до того, кого удерживало в седле и в человеческом каркасе одно лишь страдание. Пока другой Уроз, недосягаемый для всех, по-прежнему плыл от вершины к вершине, этот почувствовал тревогу. Так умирающий волк чует, как по его следу идут хищники, питающиеся падалью.

С такой же алчной надеждой Мокки и Зирех молча, бесшумно, шли за всадником, теряющим остатки сил… Падение… Удар в висок… Еще удар… Смерть… И все признаки несчастного случая… Скорее: завещание, деньги… Юрты кочевников… Оплакивание… Похороны… И наконец свобода. И богатство. Чтобы исполнилось это неодолимое желание, достаточно было потери сознания, толчка, неверного шага коня.

А солнце тем временем поднималось все выше… тени становились все короче, а потом и вообще пропали. Сжавшееся, скрючившееся тело, раскачиваясь, продолжало держаться в седле. А ровная каменная пустыня простиралась без конца, без края. У Мокки не хватило терпения шакала или гиены. Он шепнул на ухо Зирех:

– Я сброшу его.

Она наклонила свой выпуклый лоб.

Мокки подобрал тяжелый камень, по размерам широкой ладони, и побежал. Джехол шел очень медленно. Саис быстро догнал его. Еще мгновение, и он бы схватил, стащил Уроза с коня. Но в эту секунду Джехол повернул голову в сторону саиса и вдруг пошел быстрее. Мокки застыл, стоя на одной ноге. В больших, влажных глазах коня он прочел выражение, в которое не мог поверить… Такая строгость, такая враждебность к нему, саису, кормильцу, другу, брату…

«Не может быть… это не Джехол… и не я… мне показалось… полуденный свет на такой высоте обманчив», – подумал Мокки. Он с силой топнул зависшей в воздухе ногой, ускорил шаг, снова догнал коня и вновь увидел его взгляд. На этот раз сомнения быть не могло. Джехол отказывался подпустить его к себе. «Почему? – подумал Мокки. – Почему?»

Он почувствовал себя скованным холодом, парализованным. Он не мог признать себя отвергнутым единственным существом на свете, которого он всегда понимал, защищал, холил, обожал и со стороны которого видел только благодарность, наполнявшую его счастьем. Такой порядок был таким же естественным и необходимым, как само солнце. «Так почему же, почему?» – недоумевал Мокки.