Всадники бури

— Да, это мало похоже на увеселительную прогулку, — с привычной иронией в голосе заметил Конан. — Что-то ветер усиливается, — вскоре снова заговорил он, и в его голосе теперь послышались едва различимые тревожные нотки. — Так глядишь, и самум нагрянет, — киммериец настороженно осмотрелся. — Хотя… нет, у горизонта небо ясное.

Вслед за ним осмотрелся и Зулгайен.

— Да, — согласился он с киммерийцем, — ночь должна быть спокойной.

Взгляд полководца задержался на лошадях. Животные стояли поодаль от разведенного их хозяевами костра, на невысоком пологом холме и, опустив морды к самой земле, что-то жевали.

— Ну вот, по крайней мере, нашим лошадям уже не грозит голодная смерть, — шутливо сказал Зулгайен.

— Откуда эта тревога?! — усмехнулся киммериец. — Разве нечто подобное угрожает нам?

— Конечно же, нет! — все тем же шутливым тоном отвечал полководец. — У нас осталось еще несколько рисовых лепешек. — И, смеясь, добавил: — Не ручаюсь, правда, за их свежесть… Конан брезгливо скривился.

— Помнится, был еще и сыр, — пробормотал он, с нарочитой недоверчивостью во взгляде пялясь на дорожную суму, лежавшую возле туранца.

— О! — насмешливо протянул Зулгайен. — Да у тебя отменная память, дружище! Я уж и позабыл, когда… Хотя, постой! — его глаза лукаво блеснули. — Не тот ли это заплесневелый кусок сыра, что ты съел прошлой ночью?!

Киммериец нахмурился.

— Ладно уж, давай скорее свои черствые лепешки! — с небрежностью в голосе произнес он и ворчливо добавил: — Воистину рис — это не пища для настоящего мужчины.

Зулгайен достал из сумы несколько лепешек. Три протянул Конану, три оставил себе, а одну, оставшуюся, поломал надвое (причем с некоторым усилием — настолько она оказалась черствой!) и тоже поделил между собой и своим спутником.

Конан жадно откусил от одной из лепешек и чему-то широко улыбнулся.

Туранец с любопытством поглядел на него. И, то ли угадав мысли своего друга, то ли просто заразившись его внезапной радостью, тоже улыбнулся.

— Мне кажется, я знаю, о чем ты сейчас думаешь? — с дружеской непринужденностью произнес он.

Киммериец чуть качнул головой, тем самым как будто призывая Зулгайена говорить дальше. Улыбка полководца стала еще шире.

— Ты вспомнил тот постоялый двор в Дамарасе, где мы провели позапрошлую ночь…

— И где нас потчевали отменным ужином, — перебив его, добавил Конан. — Говяжье рагу в чесночном соусе, вино… — он упоенно прикрыл глаза и вздохнул. — А жена хозяина — просто красавица!

— Ну, не знаю, — с насмешкой возразил Зулгайен. — Мне не по вкусу косалийки. Самые красивые женщины живут в Туране!

Конан рассмеялся.

— О! Это истинный патриотизм! — воскликнул он.

Зулгайен снова улыбнулся. Пожал плечами. И, не говоря ни слова, положил в рот оставшийся кусок лепешки.

— И все же ты не прав, — тихо произнес Конан. — Может быть, среди косалиек редко встречаются настоящие красавицы, но, поверь, чувственнее женщин нет на свете. Они созданы для любви!

Туранец лукаво поглядел на него.

— Для любви?! — повторил он. — Позапрошлой ночью я слышал эти сладостные исступленные стоны ее любви. На постоялых дворах обыкновенно очень тонкие стены, не находишь?! А еще я слышал, как, выйдя из твоей комнаты, она… эта рожденная для любви косалийка, — из его горла вырвался негромкий смешок, — возвратилась к своему мужу. И как тот долго ворчал, корил ее за то, что задержалась на кухне. Хороша кухня! — туранец издал еще один смешок. — Думаю, хозяин постоялого двора охотно согласился бы с тобой.

Выражая непонимание, Конан чуть прищурил глаза.

— Ну… по поводу редкостной чувственности косалиек, — небрежно пояснил Зулгайен. — Так вот, я не закончил, потом…

— Как?! Было еще и потом? — со смехом протянул киммериец.

— Конечно! И это были… Все те же исступленные стоны, — не без иронии изрек Зулгайен.

— О, Кром! — воскликнул киммериец, ладонью хлопая себя по колену. — Зулгайен, дружище, я не собираюсь любопытствовать, отчего это позапрошлой ночью тебя мучила бессонница. Но ответь, какого демона тебе вдруг взбрело в голову всю ночь следить за бедной женщиной?! — В его глазах плясали насмешливые искорки. — Или, быть может, — голос Конана стал шутливо-вкрадчив, — ты, несмотря на всю свою нелюбовь к косалийкам, надеялся все же, что она заглянет и в твою комнату?!

В ответ Зулгайен рассмеялся. Закинул голову и… смех его внезапно оборвался. Мускулы туранца напряглись. Конан тоже поднял голову. В небе парила черная тень. Была ночь, но зоркие глаза киммерийца не могли ошибиться, — то был косальский гриф. Руки обоих спутников инстинктивно потянулись к оружию. Заметив обращенные к себе глаза мужчин, птица громко загалдела (как будто даже приветливо!) и устремилась к ним.