Всамделишные сказки

Сверну с тропинки в ромашковый цвет, Агафья и тут окликнет: «Полно анчуток пугать! Выходь на дорогу! На всяком, значит, цветочке нечисть такая махонькая живёт, анчуткой зовётся. Безвредные они, да ещё, говорят, — смеётся Агафья, — беспятые. Вот ведь как! Вишь ли, дорогая душа, малый-то народец от людей прячется. Боится, что обидят. Конечно, если добрый человек — ему покажутся. Ещё и пригодятся, али из беды какой выручат… Плохо им, одиноким-то, жить. Людишки, дело понятное, всё больше по городам собрались, сами с собой живут… А энтих сиротами бросили…»

Вот как опустели у нас две деревеньки — Нижние Пеньки да Верхние, поразъехались все жители кто куда, остался, знаешь, в Нижних Пеньках дом большой на самой горе, у околицы. Печь большая, горница светлая. Дом крепкий, высокий, а нет никого в нём. Хозяева бывшие сад растили, и вот, как весна, весь дом по самую крышу в белом цвету. Пчелки жужжат, дух райский на всю тихую деревню, а в ней-то, в деревне, ни одной живой души. Конечно, дорога посередь деревенской улицы травой обросла, в колодцах вода затухла — чистый яд.

Случись прошлым летом гроза в наших местах: ливень хлещет, гром гремит, белые молнии до земли достают. И попал в самую грозу Вася, сельский почтальон, вместе с велосипедом своим и сумкой почтальонской. До нитки промок, велосипед в глине вязнет, газетки в сумке тяжёлые, мокрые. Въехал в Пеньки, видит тот самый дом на горе. Двери, конечно, забиты, но не пропадать же под дождём!

Поставил лестницу, влез в окошко, спрыгнул на пол в тёмную горницу, прислушался. В доме тихо-тихо, слышно только, как с Васиной куртки вода капает на пол. Нащупал Василий стул в темноте, сбросил мокрую одежду, сапоги снял. Холодно ему, никак не согреется. За окном пуще прежнего дождь хлещет.

Думает Василий: «Придётся заночевать». Запечалился. И так он по жизни один-одинёшенек, а в пустом доме, холодному да голодному, вовсе скучно сделалось, жалко себя. «Эх, — думает, вот бы огонь в печи затрещал, самовар запыхтел, какой-никакой огонёк посветил в темнотище. А и поговорить бы с живой душой, да по-хорошему!»

Задумался, не заметил, что сам с собой разговаривает, вздыхает на всю горницу. Только помолвил — громыхнуло что-то в печке, потянуло дымком. Глядит — а в печи огонёк пляшет да всё ярче разгорается. Василий было к печке бочком-бочком: что за небывальщина?! А в это время у него за спиной зафыркало, вода забренчала. Оглянулся он, а в темноте самовар блеснул, из трубы будто дымок потянулся. «Та-а-к!» — сказал себе Вася, и враз ему жарко сделалось. Попятился он назад, наткнулся на скамейку, сел и ноги подобрал. «Ну и дела! Что за чертовщина?!» Притих Василий, не дышит, и на полу ему шорохи какие-то слышатся. Посидел-посидел, осмелел немножко и позвал в темноту: «Эй, кто тут?» Тишина в ответ. Вася опять: «Кто ходит? Назовись!» Снова тихо.

Огонь в печке меж тем разгорелся, посветлело чуть-чуть. Глядит Вася по всем углам — вроде нет никого! «Ну всё! — говорит Василий себе. — Осталось только чаю попросить!» Только наклонился к столешнице самовар поддуть — шлёп! Прямо перед носом полная плошка, мёдом пахнет. Тут уж Василий не раздумывал больше, бросился к окну, уже на подоконник вскочил — прочь бежать, пока цел! А ему в спину кто-то кричит: «Стой! Не пужайся! Я ведь по-хорошему! Сам же чайку просил, вот тебе и медок!» Вася на всякий случай покрепче за подоконник ухватился и дрожащим голосом спрашивает:

— А ты кто?

— Известно кто — домовой! К этому дому приставленный.

— Так ведь тут не живёт никто!

— Я живу! Ещё мышки были, да разбежались, сверчок жил, да ушёл… Меня Филипп Филипыч зовут.

— А меня — Вася. Василий Николаевич, то есть! А вы где? Не вижу…

— Извиняй, Василий Николаевич, не обихоженный я теперича. Одичал один-то. Испугаешься, коли покажусь, убежишь. Давай-ко чай пить, он у меня смородиновый, духовный, а медок гречишный, лечебный, как раз тебе впору, чтоб, значит, не простудился.

Послушался Вася, себе чаю налил и Филиппу Филипычу на пол чашку спустил. Мелькнула из-под лавки тоненькая тень, ровно от барсучьей лапки, чашку цоп! — и исчезла под лавкой. Слышно только, как Филипп Филипыч чай прихлёбывает.

Слово за слово, заночевал Вася у домового в гостях, до рассвета проговорили. Понятное дело: Филипыч сам себе в пустом доме прискучил, да и Вася на свете сам себе родня.

Стал Василий Филипыча навещать. Тот рад-радёшенек: пирогов напечёт с черемухой, пол подметёт, то лукошко черники принесёт, то грибов нажарит. То возьмётся Василия уму-разуму наставлять: «Пора тебе, душа моя, жениться. Хозяйку найти, ребят завести побольше, собаку и кошку, всё — как положено быть. Хочешь, я тебе веснушки выведу? Кислой капустой али Петрушкиным корешком — будешь ты первый парень на деревне!»

Вася на такие слова краснел да отмахивался, но на Филипыча не серчал ни разочка. А как-то приехал и говорит ему:

— Давай-ка, Филипп Филипыч, переезжай ко мне. Домишко у меня в деревне поменьше этого будет, зато вдвоём станем жить. Поладим как-нить, устроимся!