Все, чего я не сказала

«В банке для печенья всегда есть печенье! – говорилось в тексте. – Таков самый радостный символ гостеприимного дома». И все. Мать сочла, что это надо пометить. Мэрилин глянула на банку для печенья, жестяную корову, и попыталась вспомнить, как выглядит дно. Чем дольше думала, тем сильнее сомневалась, что хоть раз его видела.

Полистала еще, поискала другие карандашные пометки. Нашла в «Пирогах»: «Если хотите доставить мужчине удовольствие, испеките пирог. Но непременно идеальный пирог. Достоин жалости мужчина, которого никогда не ждал дома тыквенный пирог или торт с заварным кремом». В разделе «Просто о яйцах»: «Ваш суженый сам знает, в каком виде любит яйца. И не исключено, что будет привередничать. Хорошей жене приличествует владеть шестью основными способами укрощать яйцо». Мать кончиком языка лизнула карандаш, начертила темную отметину на полях, чтобы не забыть.

Представьте себе, чем лучше вы готовите салат, тем выше качество жизни в вашем доме.

Вы испекли хлеб! Ничто на свете не наполнит вас такой гордостью!

Соленья Бетти! Консервированные персики тети Элис! Мятный соус Мэри! Полки кладовой уставлены блестящими банками и бутылками. Что еще подарит вам столь глубокое удовлетворение?

На задней обложке портрет Бетти Крокер: смазанная седина на висках, волосы завиваются надо лбом, точно снизу их подпирают брови. На миг почудилось, будто с портрета смотрит мать. Что еще подарит вам столь глубокое удовлетворение? Мать, разумеется, ответила бы: ничто, ничто, ничто. Накатила пронзительная, болезненная жалость к матери, что предвкушала золотую жизнь с ароматом ванили, а в итоге осталась одна, мухой навеки влипла в этот маленький, грустный и пустой домишко, в эту маленькую, грустную и пустую жизнь – дочери нет, от самой матери ни следа, кроме этих помеченных карандашиком грез. Грустно тебе, Мэрилин? Да я в ярости. В бешенстве от ничтожности такой жизни. «Вот, – свирепо подумала Мэрилин, пощупав обложку поваренной книги. – Вот и все, что мне нужно о ней помнить. Вот и все, что я хочу оставить».

Наутро она позвонила в уборочную компанию, которую рекомендовал гробовщик. Приехали двое – в синих униформах, как дворники. Чисто выбритые и любезные, глядели сочувственно, но ни слова не сказали про «ее утрату». Ловко, как профессиональные грузчики, упаковали в коробки кукол, посуду, одежду. Запеленали мебель в стеганые одеяла и выволокли к грузовику. Куда все девается, раздумывала Мэрилин, обнимая поваренную книгу, – матрасы, фотографии, выпотрошенные книжные шкафы? Туда же, куда уходят люди после смерти, – дальше, прочь, долой из твоей жизни.

К ужину они опустошили весь дом. Один на прощанье пальцем прикоснулся к кепке, другой вежливо наклонил голову. Потом они вышли на крылечко и снаружи взревел мотором грузовик. С поваренной книгой под мышкой Мэрилин обходила комнаты, проверяя, не забыли ли чего, но уборщики поработали на совесть. Без картинок по стенам спальню Мэрилин не узнать. Единственные следы – дырки от кнопок в обоях, но если не знаешь, где искать, не видно и их. Дом как чужой. В окнах меж раздернутых штор ничего не видно, только сумеречные стекла и смутное отражение ее лица в свете потолочной лампочки. Уходя, Мэрилин задержалась в гостиной, где ковер рябил оспинами от ножек кресла, посмотрела на каминную полку – чистую полосу под голой стеной.

Она выехала на шоссе, свернула в сторону Огайо, домой, а в голове все всплывали эти пустые комнаты. Она с трудом сглатывала, отпихивала эту картину и сильнее давила на газ.

Под Шарлоттсвиллом окно усеяли дождевые крапины. На полпути через Западную Вирджинию дождь зарядил всерьез, занавесил ветровое стекло. Мэрилин съехала на обочину, выключила двигатель, и дворники на полувзмахе застыли двумя разрезами в стекле. Второй час ночи, на дороге никого: ни габаритных огней на горизонте, ни фар в зеркале заднего вида, куда ни глянешь – лишь бескрайние поля. Мэрилин выключила фары и затылком привалилась к подголовнику. Должно быть, под дождем приятно – точно слезы по всему телу.

Она опять вспомнила пустой дом, целую жизнь накопленных вещей, что уехали в благотворительную лавку или на свалку. Материна одежда на чужих телах, материно кольцо обнимает палец чужака. Выжила только поваренная книга – валялась в углу на переднем сиденье. Больше ничего сохранять не стоило, напомнила себе Мэрилин, во всем доме мать не оставила иных следов.