Все, что я хочу на Рождество…

— А почему у тебя нет елки? — спросила она, потому что возле окна было место. Идеальное место. Прямо созданное, чтобы занять его торжественной елкой. Она хотела свое Рождество. Она хотела свой праздник.

— Для одного человека? По мне, так это было бы перебором.

— Ты говоришь «перебор», а я говорю «полное заблуждение». Давай срубим одну. На заднем хребте горы все еще есть хвойный лес?

Он прищурил глаза.

— Как много ты вспомнила?

— А как много мне следует вспомнить? — она спросила, удерживая его взгляд на мгновение, стремясь найти более детальные воспоминания своего прошлого. В конце концов, это был Эрик, который отвел взгляд.

— Давай пошли, срубим елку, — ответил он, и она была рада, что не одна не могла оставить все как есть. Тогда она посмотрела на свою левую руку, сейчас без кольца, и ждала появление хоть малейшего чувства вины. Но вместо этого женщина с зияющей пустотой в душе не чувствовали вообще ничего, за исключением мимолетной вспышки счастья, когда Эрик помог ей надеть ее пальто и его руки задержались на слоях одежды.

Это было не то прикосновение, по которому она томилась, но на сегодняшний вечер и этого было достаточно.

* * *

Ночной воздух был холодным, дул такой ветер, который буквально обжигал щеки. От самого верха горного хребта вниз полностью занимал хвойный лес, формировавший границу обороны, которая на протяжении сотен лет отделяла город Пайн-Крест от внешнего мира. Этот город вообще характеризовался многочисленными границами и рамками дозволенного. Стены, которые не были предназначены для расширения. Горы, на которые не позволено подниматься. Хлоя вспомнила, что уже раньше здесь была, как вместе с большой группой ребят тайком прокрадывалась через колючий проволочный забор. Той ночью она совсем запыхалась, будучи одетой в ужасное изъеденное молью шерстяное пальто. В детстве она всегда ненавидела свою одежду, огромные платья-палатки, нелепые и неподходящего размера джинсы.

Инстинктивно ее руки скользнули по бедрам, проверяя их очертания, и с облегчением она поняла, что нет, она была худой. Хлои-Коровы больше не существует.

Хлоя-Корова.

В ту ночь она ушла домой в слезах. Нет, не на глазах у других, потому что Хлоя никогда никому не позволяла узнать, что эти слова доходили до нее. Но где-то между местом, где обрывается горная тропа, и местом, где начался городской тротуар, из ее глаз хлынули горькие слезы.

Хлоя была выдающейся тайной плаксой. Ее отец терпеть не мог ее слез. Ее родители развелись, когда ей было четыре года. Бетси Скидмор покинула Пайн-Крест и в последующем отправилась в Арканзас, где снова вышла замуж, родила четырех других сыновей, предав Бадди с Хлоей Скидмор забвению.

В ту ночь Эрик догнал ее на тротуаре и, не говоря ни слово, пошел рядом с ней, пока, в конце концов, слезы не прекратились. На нем была кожаная лётная куртка с шерстяным воротником, прилегающим к его шее. Он был без шляпы, потому что Эрик никогда не носил шляпу, поэтому его волосы покрывал снег, из-за чего он выглядел старше, чем на самом деле, как настоящий мужчина.

Он проводил ее до порога особняка, его руки были засунуты в карманы.

— Понимаешь, мы же просто шутили.

Что касается извинений, которыми он рассыпался, то они были не самыми удачными, но это был Эрик Маршалл, высокий и серьезный парень, который носил одежду, за которую она готова была убить. Не то, чтобы он был к ней добр, но Хлоя ведь была девочкой и были вещи, которые она понимала. Будучи в кругу друзей, он не признавал ее. Но наедине с ней...

Эрик Маршалл хотел ее.

Ее шестнадцатилетнее сердечко осознавало это. Даже несмотря на огромное пальто, даже со всеми лишними сорока фунтами (прим. около 18 кг). Это были пьянящее ощущения для толстой девчонки из «неправильного» конца города.

Он был Эриком Маршаллом.

Той ночью она поцеловала его впервые. О нет, сам Эрик никогда бы к ней не прикоснулся, она уже тогда это знала. Но когда она потянулась вверх и опустила его голову, она вспомнила, как его руки обняли ее, крепко прижав к себе.

От него пахло «Холстоном» (прим. одеколон для мужчин), деньгами и похотью, но этот его поцелуй являл собой все то, чему надлежало быть первому настоящему поцелую. Настоятельную необходимость, но уважительную, страсть, но нежную. Его прикосновения были внимательными, никогда не выходили за рамки дозволенного, никогда не заходили слишком далеко. Нет, Эрик Маршалл черту не переступал.

Во всяком случае, не той ночью.

* * *