Все. что могли

Машину встряхивало, покачивало на ухабах, пружинное сиденье поскрипывало под Богайцом. Но это не мешало ему думать, строить планы, захватывающие дух и воображение. Да, он мог сейчас позволить себе такое — помечтать. Гауптман Зонгер советовал ему: надо понравиться высокому начальству. Богаец, кажется, не подкачал, на него обратили внимание. Своим пребыванием в особняке генерал остался доволен. Всего-то неделю довелось быть рядом, но эти дни запомнились.

А вот гауптману Зонгеру не повезло. Фатально не повезло. Какой-то солдат-пограничник застрелил его. Всюду хотел быть первым Отто Зонгер, любил порисоваться, пустить пыль в глаза. Гордо именовал себя разведчиком, бравировал этим званием. Но по сути-то был обыкновенным диверсантом.

Может быть, сам Бог направлял руку солдата, пославшего пулю в Зонгера? Он освободил Богайца от обязательства поделиться золотом с гауптманом.

Золото, кстати, в руках у Богайца. Спасибо отцу. Он неожиданно для сына появился вместе с важным немецким генералом. Огляделся, пообвык и, разумеется, втихую от немцев вскрыл надежно укрытый тайник. Когда в позапрошлом году пришлось поспешно оставить поместье, отец не вспомнил о нем. Возможно, и помнил, но не успел им воспользоваться. Сыну о нем сказал недавно, когда Леопольд полетел с группой Зонгера. Теперь часть золотишка досталась Леопольду. Так почему, с какого угару он должен был отдавать его Отто Зонгеру? За то, что помог освободить поместье? Его все равно заняли, и не важно, часом раньше или позже.

Одно беспокоило Лео — пока не вернул имущества, оставленного в особняке. Но вернет. Особенно при теперешнем его положении, из-под земли добудет.

Вчера после удачной охоты — хоть и не сезон, но косулю с выводком нашли и завалили, — отец в честь высокого гостя господина Вильгельма Стронге, как тот позволил себя называть, устроил торжественный обед. После Лео сообразил, что не столько в честь гостя, сколько ради самого Леопольда, то есть в его интересах.

Стол ломился от щедрых даров украинской земли, напитки лились рекой. Произносились многочисленные речи, тосты, здравицы. На обеде оказались два знакомых отцу генерала, ехавших в действующую армию. А ведь она победоносно наступает. Захвачена огромная территория, многие крупные города поставлены на колени, и генералы так хвалились, будто они завоевали русские земли. Господин Стронге напутствовал их скорее разгромить противника, завершить победоносную войну в этом году.

— Мы превратим славян, этих недочеловеков, в скотов… в рабочих скотов, — вещал Стронге, забыв, что, дающий в его честь обед, пан Казимир по происхождению тоже наполовину славянин: отец украинец, мать немка.

Потом господин Стронге вместе с генералами долго и пространно рассуждал о новом порядке, который они установят здесь. Своей главной задачей он считал подавление у русских всякой воли к сопротивлению. Для этого армия фюрера и вошла сюда с мечом и огнем. Заводы, фабрики, земля — все отдается в руки немецких хозяев.

— Дело русских, — еще раз повторил он, — работать на новых властителей. За неповиновение — самое тяжкое наказание. Вплоть до лишения жизни. Все богатства, какие здесь есть, мы выкачаем, — кричал Стронге, выпучив налившиеся кровью глаза. — Любой из немцев волен по своему усмотрению расправиться с русским. Казнить, убить его, сжечь его дом, забрать имущество. Сам фюрер благословил нас на это!

Он еще долго вещал в таком же духе, генералы поддакивали, не забывая при этом поднимать рюмки и усердно орудовать ножами и вилками.

— Вы, мой мальчик, будете претворять в жизнь гениальные планы фюрера, — неожиданно переменив тон и уткнув толстый палец в массивном золотом перстне со сверкающим под люстрой камнем в грудь Леопольда, высокопарно изрек Стронге. — Да, вы, потому что с этого дня я зачислил вас в аппарат своего управления. По моему ходатайству вам присвоено очередное воинское звание обер-лейтенанта.

Он вручил Богайцу новые погоны с помпой, будто, по меньшей мере, это были погоны полковника.

Леопольда поздравляли, льстиво поглядывая на господина Стронге, предрекали счастье, если он всегда будет верно служить рейху и своему непосредственному шефу. Леопольд клялся в верности и был на седьмом небе.

После обеда, пока высокий гость отсыпался, сморенный обильными возлияниями, отец и сын, каждый по-своему, переживали свалившуюся на них новость. Пожалуй, новостью она была только для него, сейчас Леопольд это понял. Звание ему присвоено, конечно же, по просьбе отца. Он повернул голову, скосил глаза на погон, сердце сладко екнуло.

Вечером, потягивая кофе с ликером, господин Стронге беседовал с Леопольдом. Благосклонно еще раз выслушал слова признательности отца и сына и, приняв суровый начальственный вид, деловито сказал:

— Ну, теперь дела служебные, обер-лейтенант.

Извинившись, отец деликатно удалился.