Все, что мы когда-то любили

Со временем Анна пойдет на работу – куда угодно, лишь бы быть на людях, в их доме появятся люди, у Марека много друзей. Живут они складно, зять оказался достойным мужчиной, кто бы еще смог выдержать такое? А он не ушел и Анну с ребенком не бросил. А ведь такой красавец, и, если уж честно, она не ожидала от него такого благородства. Анну он любит, это видно. Как он смотрит на нее, с каким сочувствием и нежностью!

Ох, грех говорить, но кто ее, мать, осудит? Дети избавились. Освободились. И Мальчик избавился. Хоть и не понимал ничего, а тоже страдал, немощь – большое страдание.

Мальчик теперь на небесах, бедное дитя, за что ему? Какая несправедливость, когда страдают невинные дети! Но, дай бог, все успокоится и начнется новая жизнь. Она, пани Тереза Малиновски, молится об этом ежедневно, и дома, и в воскресенье на службе в костеле.

И еще просит у Господа прощения за то, что засомневалась в его справедливости. Он забрал бедного Мальчика, пожалел ее дочь, значит, справедливость все-таки есть. «Прости меня, Господи, за эти мысли!»

Через два месяца, когда Анна немного окрепла, ей захотелось выйти в сад. Сад всегда был ее радостью, успокоением и спасением.

За окном стоял декабрь, все готовились к Рождеству – соседи развешивали гирлянды цветных лампочек, которые зажигались с наступлением темноты. На дверях и калитках висели рождественские гирлянды – искусственные листья, ветки, красные цветы, яркие бусины и ленты.

Анна всегда любила Рождество. Запах красного борща с ушками, тушеной капусты с грибами, жареного карпа, макового рулета. Запах елки и мандаринов.

Она накинула куртку, влезла в старые сапоги и осторожно открыла входную дверь.

На земле, укрытой упавшими бурыми листьями, на съежившихся кустах с остатками не склеванных птицами ягод, на голых и черных ветках, на траве и дорожке лежал снег. Его было совсем немного, не более сантиметра, но он освещал хмурый и темный осенний сад, обновляя, преображая и оживляя его.

Держась за перила, Анна сошла со ступенек. От свежего воздуха закружилась голова. Она медленно прошлась по дорожке, собрала пальцами горсточку снега и поднесла его к лицу. Осторожно лизнула – он показался ей сладковатым, – а потом потерла им щеки.

На улице пару раз просигналила машина, раздался чей-то громкий и радостный смех.

Распахнулась дверь пекарни напротив, выпустив не только покупателей, но и запах ванили и корицы.

Вздрогнув от неожиданности, Анна впервые почувствовала, что где-то есть жизнь.

«Как это странно, – подумалось ей. – Странно и… прекрасно!»

Она подошла к забору и, приподнявшись на цыпочках, выглянула на улицу.

Народ торопился домой. Высокий, сутулый мужчина тащил на плече перевязанную елку. Прошла женщина, волоча за собой санки с орущим ребенком. Шатаясь, громко икая и поминутно теряя пушистую шапку, шел пьяный старик.

«Потеряет, – с тревогой подумала Анна, – заснет где-то на улице и точно замерзнет». Она разглядывала жизнь с таким интересом и волнением, словно видела все впервые. «Что за бред, – удивилась она. – Меня волнует чужой пьяный старик? О чем я? Я, похоронившая сына… Наверное, я сошла с ума».

Но в дом не хотелось, хотелось дышать, дышать, вдыхать все эти запахи и осознавать, понимать, чувствовать, что ты жива.

Вскоре приехал с работы Марек и испугался, увидев ее сидящую на крыльце – замерзшую, дрожащую, но порозовевшую, живую.

Он взял ее на руки и внес в дом, раздел, уложил на диван, укутал в толстое одеяло, принес горячего чаю.

– Все хорошо, – повторяла она, – все хорошо, слышишь! Ну что ты, ей-богу? Там, на улице, так хорошо! Так красиво, что хотелось заплакать!

Но заплакал он. Он целовал ее руки, а она гладила его по лицу и улыбалась:

– Марек, ну что ты? Да не заболею я, не волнуйся! Нет, не промерзла до костей, не придумывай! Я правда в порядке. Только не обижайся, если я усну, – зевнула она, – так хочется спать… Это я надышалась, ага… – бормотала она, – только, пожалуйста, не обижайся…

Не выпуская ее руки, он сидел рядом с ней и смотрел на ее спокойное, умиротворенное лицо. Живое лицо. Впервые живое за все эти месяцы. Да нет, пожалуй, за годы.

С того дня Анна поднялась и принялась за обычные хлопоты – веник, тряпки, пол и мебель. Уставала мгновенно, но, передохнув, продолжала борьбу с собой, кто кого одолеет.

Готовила ужин: салат, запеченная картошка. Счастье, что Марек неприхотлив. Попыталась гладить, но рука уставала от тяжести утюга.

В один из выходных, страшно смущаясь и запинаясь, он предложил ей пойти в кино: отличная комедия с Бельмондо, все очень хвалят.

– Пойдем, – вздохнула Анна и тихо добавила: – Попробуем посмеяться.

После фильма зашли в кафе и взяли кофе с пирожными.

Анна оглядывалась по сторонам, робела, смущалась, словно впервые приехала в большой город, где все непонятно и незнакомо и от того страшновато. «Не слишком ли рано и рьяно я пытаюсь начать новую жизнь?» – мелькнуло у нее в голове.