Все, что получает победитель

Значит, просто за человека страшно быть не может? За того, с которым не состоишь в безусловных биологических или социальных узах, который тебе не муж и не родня, а просто бывший милый друг, и ты от него базисно не зависишь — эмоциональная надстройка не в счет… Мы холодны и далеки друг другу. Именно «далеки друг другу», ошибки согласования тут нет.

А со своим ребенком Дина только что разговаривала. С ним все отлично — переплюнем через левое, но так и есть. Только живет он далеко, за океаном. И скоро у него появится собственное дитя. Дина намеренно не хотела знать пол будущего малыша. Но это… тоже было частью ее жесткого аутотренинга. Чтобы не дать себе раскиснуть и заскучать, и завыть от одиночества. Нельзя! Только если она будет цветущей, энергичной современной бабушкой, ее позовут туда… Не сейчас. — Об этом она и не мечтала. Когда-нибудь. Там, где живет сын, нужно светиться тонусом. Ни о чем не просить и все принимать, словно не очень-то хотелось.

Дина провела бессонную ночь — она и в спокойные дни со сном не дружила. В неотвратимости рассвета ее броня сильно ослабла, и она уже молилась «только бы он был жив». Она простила ему все — и сама себя презирала за то, что прощала так пошло, в момент смертельной паники… В голову лез эпизод из копилки Шуриковых обид на женщин. Как-то, лет десять назад, когда он был совсем бездомным, — а его бездомность имела сравнительную и превосходную степени! — он снял двухкомнатную квартиру и, чтобы разделить бремя оплаты, пригласил компаньонку. Она тоже нуждалась на тот момент в пристанище и благодарно приняла предложение. Тем более квартирка была симпатичная и недорогая. Юго-запад, высокий этаж, вид на главное здание университета, шикарные закаты… Шурик был там счастлив, как он уверял, — ведь ему для счастья шикарного заката достаточно. И минимальных удобств, конечно, — но без излишеств.

Счастье же оказалось недолгим. Компаньонка, познакомившись с хозяином квартиры — молодым дауншифтером лет тридцати, — воспылала к нему вполне понятной страстью. Дауншифтер не устоял, хоть и девушка была не бог весть какой Афродитой. Но в таких делах важнее не красота, а уверенность и наглость, закамуфлированные овечьей шкуркой. И вот уже квартировладелец просит Шурика съехать, потому как собирается поселиться здесь с новой подругой и, возможно, будущей женой. А компаньонка, скромно потупив взор, на голубом глазу поясняет, что у квартировладельца очень удачно умерла бабушка, — и теперь можно сдавать ее квартиру. Надо же молодым на что-то жить!

И действительно, соглашался Шурик, как все удачно сложилось у приезжей барышни! Она его совершенно искренне благодарила и извинялась за причиненные неудобства. Упрекнуть не в чем.

Дина пила кофе пополам со слезами, которые не вытирала, словно салфетка была уликой ее слабости, и думала: как же это похоже на Шурика — вот так вляпаться! В нем причудливо сочетались наивность и расчетливость. Корысть и великодушие. И никогда не знаешь, какая часть его натуры сработает в данный момент. Дина не спрашивала, но была уверена в том, что Шурик сам надеялся на роман с вероломной компаньонкой, и именно этим объяснялась острота обиды. Однако он будет это отрицать, и правды не узнаешь. А быть может, Дина не права, и зря она искала черную кошку там, где ее нет. Быть может, все потому, что у нее был давний разлад с мужской частью своего «Я». Эту версию она услышала в очень странном месте, как выразилась бы Алиса в Стране чудес, — в театре психодрамы, куда ее привел Шурик. Театром заправляла его подруга, и она, конечно, не могла быть рядовым офис-менеджером, с десяти до семи вкалывающим на работе. Действо показалось Дине муторным и непонятным. Разбирали чей-то глубинный конфликт, замешенный на семейных травмах детства, но она уже знала, что групповая терапия не для нее, и не слишком вникала. Но вот слова той самой подруги, простые и понятные, о том, что отношения с мужчинами у любой женщины зависят от того, насколько она принимает в себе «мужскую долю» своей личности… Пускай маленькую, но драгоценную, потому что она — от отца. А вот как раз против своего отца Дина бунтовала все детство и юность. И видимо, продолжала бунтовать против его терпкой доли в себе…

Хотя в ее случае бунт не означал отсутствие любви. Это как раз была любовь и, быть может, слишком сильная, акцентуированная… Отец, сам того не понимая, категорически не разрешал своей дочери становиться женщиной. Хотя это не выражалось в примитивной ревности к кавалерам и мужьям — как у других отцов. Он был умнее, глубже, изобретательнее… он был лучшим. Но именно это и мешало. Будь он дурным — агрессивным и примитивным, — дочь быстрее приспособилась бы к жестокому миру, в котором жила.