Все, что помню о Есенине

Это был разящий есенинский образ. Мало того, что все сидящие за судейским столом и находящиеся в зале консерватории громко хохотали. Мало того! В следующие дни в клуб Союза поэтов стали приходить посетители и просили показать им гражданского истца, утонувшего в своей рыжей бороде. Число любопытных увеличивалось с каждым днем. Аксенов, зампред Союза поэтов, ежевечерне бывавший в клубе, узнал об этом и сбрил бороду!

Суд над имажинистами закончился предложением одного из свидетелей защиты о том, чтоб имажинисты выступили со своим последним словом, то есть прочитали свои новые стихи. Все члены "Ордена имажинистов" читали стихотворения и имели успех. Объяснялось это тем, что в нашем "Ордене" был незыблемый закон Есенина: "Каждый поэт должен иметь свою рубашку". И у каждого из нас была своя тема, своя манера, может быть, плохие, но мы отличались друг от друга. Тем более, мы совсем были непохожи на ту массу поэтов, которая обычно представляла свои литературные группы на олимпиадах иди вечерах Всероссийского союза поэтов. Конечно, наши выступления увенчал чтением своих поэм Есенин, которого долго не отпускали с эстрады. Это и определило приговор двенадцати судей: имажинисты были оправданы.

В заключение четыре имажиниста - основные участники суда, Есенин, Шершеневич, Мариенгоф, Грузинов, - встали плечом к плечу и, как это всегда делалось после выступления имажинистов, подняв вверх правые руки и поворачиваясь кругом, прочитали наш межпланетный марш:

Вы, что трубами слав не воспеты,

Чье имя не кружит толп бурун,

Смотрите

Четыре великих поэта

Играют в тарелки лун.

17 ноября того же года в Большом зале Политехнического музея был организован ответный вечер имажинистов: "Суд имажинистов над литературой". Не только аудитория была набита до отказа, но перед входом стояла толпа жаждущих попасть на вечер, и мы - весь "Орден имажинистов" - с помощью конной милиции с трудом пробились в здание.

{105} Первым обвинителем русской литературы выступил Грузинов. Голос у него был тихий, а сам он спокойный, порой флегматичный, - недаром мы его прозвали Иваном Тишайшим. На этот раз он говорил с увлечением, громко, чеканно, обвиняя сперва символистов, потом акмеистов и особенно футуристов в том, что они пишут плохие стихи.

- Для доказательства я процитирую их вирши! - говорил он и, где только он их откопал, читал скверные строки наших литературных противников.

Уже встал со стула второй обвинитель - Вадим Шершеневич, когда в десятом ряду поднялась рука, и знакомый голос произнес:

- Маяковский просит слова!

Владимир Владимирович вышел на эстраду, положил руки на спину стула и стал говорить, обращаясь к аудитории:

- На днях я слушал дело в народном суде, - заявил он. - Дети убили свою мать. Они, не стесняясь, заявили на суде, что мать была дрянной женщиной. Однако преступление намного серьезней, чем это может показаться на первый взгляд. Мать это - поэзия, а сыночки-убийцы - имажинисты! (Л. Сейфуллина. Собр. соч., т. 4. M., 1968, стр. 217.)

Слушатели стали аплодировать Маяковскому. Шум не давал ему продолжать свое выступление. Напрасно председательствующий на суде Валерий Брюсов звонил в колокольчик - не помогало! Тогда поднялся с места Шершеневич и, покрывая все голоса, закричал во всю свою "луженую" глотку:

- Дайте говорить Маяковскому!

Слушатели замолкли, и оратор продолжал разносить имажинистов за то, что они пишут стихи, оторвавшись от жизни. Всем попало на орехи, но особенно досталось Кусикову, которого Маяковский обвинил в том, что он еще не постиг грамоты ученика второго класса. Как известно, поэт написал о Кусикове следующие строки:

На свете

много

вкусов

и вкусиков:

одним нравится

Маяковский, другим

Кусиков.

{106} Потом выступил Шершеневич и начал громить футуристов, заявляя, что Маяковский валит с больной головы на здоровую. Это футуристы убили поэзию. Они же сбрасывали всех поэтов, которые были до них, с парохода современности. Маяковский с места крикнул Вадиму:

- Вы у меня украли штаны!

- Заявите в уголовный розыск! - ответил Шершеневич. - Нельзя, чтобы Маяковский ходил по Москве без штанов!

Не впервые вопрос шел о стихотворении Маяковского:

"Кофта - фата", в котором он написал:

Я сошью себе черные штаны

Из бархата голоса моего.

Все сочиненное Владимиром Маяковским. ИМО, 1909-1919, стр. 17.

Эти строки, где черные штаны были заменены полосатыми, попали в стихи Шершеневича.

Вадим выступил неплохо, и вдруг после него, блестящего оратора, Брюсов объявил Есенина. Мне трудно сосчитать сколько раз я слышал выступление Сергея, но такого, как тот раз, никогда не было!

(Я должен оговориться: конечно, это была горячая полемика между Есениным и Маяковским. В беседах да и на заседании "Ордена" Сергей говорил, хорошо бы иметь такую "политическую хватку", какая у Маяковского. Однажды, придя в "Новый мир" на прием к редактору, я сидел в приемной и слышал, как в секретариате Маяковский громко хвалил стихи Есенина, а в заключение сказал: "Смотрите, Есенину ни слова о том, что я говорил". Именно эта взаимная положительная оценка и способствовала их дружелюбным встречам в 1924 году.)