Все, что помню о Есенине

Все это рассказал мне Есенин, когда я зашел на квартиру в Богословский переулок. Лежал Сергей на ковре, {135} сбоку от него находилась небольшая старая коробочка от лото, а перед ним валялись нарезанные из карточек картонные квадратики: на одной стороне - цифра, на другой - написанное рукой Есенина слово. Он сказал, что пытается механизировать процесс сочинения стихов и образов. Взял из кучи несколько квадратиков, прочитал:

- Вечер, свечи,- и произнес вслух:

Вдали розовый вечер

Зажег желтые свечи...

- Один мираж, а не поэзия! - воскликнул Сергей с огорчением.

Он собрал квадратики, положил их в коробочку, закрыл ее и, встав, положил на подоконник.

(Я упоминаю об этом потому, что многие мемуаристы, например, друг Есенина С. Клычков, напечатал статью о том, что Сергей "заготавливал карточки со словами для поисков случайных образных сочетаний" (См.: "Лысая гора".- В кн.: "Красная новь", 1923, кн. 5, стр. 385). Другие же писали, что у Есенина были целые корзины с записками, на которых были занесены образы из его словаря. А на самом деле эта придуманная Сергеем игра ограничилась сотней квадратиков и продолжалась недели три, не больше.)

Когда я шел от Есенина, встретил по пути Шершеневича. Он, задумавшись, прошел мимо меня, и я окликнул его:

- Что с тобой, Дима?

- Со мной ничего,- ответил он, пожимая мне руку. Но я видел по его лицу, что ему не по себе. Неужели он все еще переживает трагикомическую историю с его книгой "Лошадь, как лошадь"? Этот сборник стихов поступил для распространения в Цетропечать. Сотрудники прочитали название и решили, что книга посвящена лошадям, и отправили весь тираж в Наркомзем, в отдел коневодства.

Спустя неделю Вадим пришел в Центропечать получать деньги и, узнав о судьбе своего сборника стихов, бросился в Наркомзем. Начальник отдела коневодства угостил Шершеневича морковным чаем с монпансье и заявил, что он в восторге от стихов Вадима: они будут способствовать увеличению поголовья лошадей. Начальник сказал, что пишет по этому поводу докладную товарищу Буденному.

{136} С большим трудом удалось вернуть книгу в Центропечать...

Я взял Вадима под руку, отвел в сторону и объяснил:

- Я вижу, Дима, что ты не в своей тарелке. Что произошло?

Вместо ответа он спросил:

- Не знаешь, чем закончилось дело Гольцшмидта? Это случилось в жаркий июльский день прошлого года. Днем из одного подъезда на Петровке вышел в костюме Адама футурист жизни, первый русский йог Владимир Гольцшмидт, а вместе с ним две девушки в костюмах Евы. Девушки понесли, держа за древки, над головой шагающего футуриста жизни белое полотнище, на котором крупными черными буквами было намалевано "Долой стыд!" Первый русский йог стал зычно говорить, что самое красивое на свете это - человеческое тело, и мы, скрывая его под одеждой, совершаем святотатство. Разумеется, толпа окружила голых проповедников и с каждой минутой росла. Вдруг откуда не возьмись бойкая старушка закричала: "Ах вы, бесстыжие глаза!" - и стала довольно усердно обрабатывать одну из обнаженных девиц белым зонтиком. Та несла двумя руками древко и не могла защищаться. Обозлившись, первый русский йог вырвал зонтик из рук старушки и забросил в Дмитровский переулок. Старушка упала и завопила. Толпа стала угрожающе надвигаться на Гольцшмидта и его спутниц. В это время подоспели милиционеры и доставили всех троих в 50-е отделение милиции, которое тогда помещалось в Столешниковом переулке. На территории этого отделения находился клуб Союза поэтов, я был знаком с милицейскими работниками и прочитал протокол. Футурист жизни и его спутницы сперва находились в камере предварительного заключения, а потом, после суда, были высланы из Москвы с правом жительства повсюду, кроме шести столиц наших республик ("минус шесть"). В провинции первый русский йог начал выступать в роли фокусника, гипнотизера и в заключение программы разбивал о свою голову разные предметы...

Я сказал с усмешкой Вадиму, что, полагаю, "Орден" не собирается организовать манифестацию раздетых имажинистов.

- О, нет! - сказал он. - Иначе разбегутся не только двуногие, но и четвероногие! Сегодня вечером мы {137} окончательно решим, что делать, и вынесем предложение на обсуждение...

Я шел и размышлял о том, что же задумали наши командоры? Шершеневич человек смелый, волевой, опытный в литературных боях - вряд ли повел со мной такой разговор, если бы не затевалось что-нибудь из ряда вон выходящее.

К тому же не понравилось мне, как выглядел сам Вадим: щеки ввалились, веки красные, в углах губ - морщины. Неужели все это произошло оттого, что предстояло наше выступление с протестом?