Все, что ты хочешь

Способность видеть – вот, что ее по-настоящему занимало. Воочию наблюдать свою судьбу, быть причастным, полниться уверенностью, проживать каждое мгновение так, будто оно – последнее. Иными словами, жить – в полную силу, не размениваясь. Реджина не принимала полумер, мир для нее раскалывался на «да» и «нет». Должно быть, по зрелому размышлению, сказывался некий внутренний максимализм, простительный разве что юношескому неразумению. И каково это, возможно ли это – открыть свое сердце неизведанному, тому, что не способно вместиться в целую вселенную, но проходит сквозь игольное ушко? Открыть свое сердце. Вэлл некоторое время поиграла с оборотом речи, воображая смысловые конструкции и методы их исполнения, но подошедший к платформе, на которой она стояла, поезд перенаправил ее в иные плоскости. Всю дорогу до дома, отгородившись от блеклой реальности портативными наушниками, девушка бросала настороженные взгляды на свою сумку, примостившуюся тут же, рядом. Заинтригованное любопытство подначивало ее взяться за книгу немедля ни секунды, но она дала себе твердую установку: оттягивать столь пикантное знакомство как можно дольше, насколько хватит выдержки.

Сойдя на станции, какими изобилует пригород, девушка неспешно возвращается домой. Сгущающиеся сумерки отливают багровым закатом, где-то в отдалении шумят колеса о линии рельс, над головой распростерлось грузное, свинцовое небо, предвещающее удушливый духотою дождь. Реджина вздыхает с тенью уныния и отпирает ключом входную дверь. По заведенной традиции, помещение откликается эхом пустоты.

Она разогревает ужин, трапезничает в одиночестве, оставляет посуду в раковине, чтобы было, чем заняться завтрашним днем, и отправляется в свою комнату. Мать ее вернется ближе к ночи, должно быть, очередные совещания, требующие присутствия в согласии с занимаемой должностью. Ничего не поделаешь.

Девушка забрасывает тяжелую ношу на кровать, сквозь разделяющее их пространство чувствуя, как свербит оставленный фолиант по нервам. Стискивает зубы. Но нет, моего терпения тебе не сломить. – думает она и, включая компьютер, устремляется во Всемирную паутину.

Спустя пару часов, изнемогая от тупой боли в одеревеневших мышцах, Реджина встает из-за рабочего места и выходит на террасу, примыкающую к фасаду дома. Прохаживается по ограниченному периметру, будто бы разминаясь. Достает пачку сигарет и облегченно закуривает, откинув голову. На небе проступают звезды, духота мерно сгущается. Скорее бы, – мысленно просит девушка у небесной тверди.

Она неспешно докуривает, возвращается в свою обитель из четырех стен, взгляд диким зверем упирается в приоткрытую сумку, в чьих недрах преспокойно выжидает своего часа зачарованная книга в черном переплете. И тут героическому самообладанию Реджины приходит конец.

* * *

Раймонд Вашерон был разбужен в четвертом часу утра, самом неприличном для звонков времени суток, дребезжанием стационарного телефона, грохочущего, как призыв ангельской трубы к мертвым, что должны восстать. Мужчина рывком поднялся с кровати, в единую секунду вернув сознание из мира грез в беспощадную реальность. Телефонная трубка поджидала его на заваленном бумагами столе.

– Церковь Сант-Греал, преподобный Вашерон, O.P¹., слушаю. – произнес он более хрипло, чем рассчитывал.

На другом конце линии раздается умиротворенный голос, приятный своими тембрами.

– Раймонд, к тебе есть дело. – и говорящий явно не был озабочен мерами приличия.

– Кардинал Честертон, Ваше Высокопреосвященство…– догадаться о том, с кем идут переговоры, не составило труда.

– Выезжай в самый наикротчайший срок. Все подробности узнаешь на месте. – собеседник, назвав адрес, дал отбой.

Покой мне только снится, но за неимением сна ожидается в гробу, – думает преподобный и прежде, чем направиться в комнату, служащую ему смежной ванной, успевает поставить на газовую горелку нехитрую посудину, сдобренную тройной порцией кофе.