Все девушки — невесты

— Маргарита, как тебе не стыдно говорить такие вещи матери?!

Ее передернуло от моего якобы цинизма.

— Мам, ну, короче — отец сразу сделал тебе предложение?

— Нет, не сразу… Сначала накачался шампанским.

— Все равно, он поступил как истинный гуманист! Ты просто не в курсе современных нравов, — начала я и прикусила язык: маме и не к чему их знать. Зачем лишать ее иллюзий?

— Нравы всегда одинаковы, — жестко и даже несколько неприязненно отрезала она. Однако быстро смягчилась, потому что прошлое накануне сорокалетия ее занимало больше, чем настоящее. Поведала, как в растрепанных чувствах вернулась домой. Родители подвергли дочь обструкции и остракизму за то, что та не ночевала дома, и молоденькая мамочка — она была тогда реально младше меня — заперлась в ванной комнате. Напустила полную ванну воды и решила утопиться — ей представилось, что жизнь после рокового грехопадения однозначно не удалась!.. Я слушала, будто кино смотрела — маме красноречия не занимать. Представила, как она рыдала, а ее бабушка, которую тоже звали Софьей, скреблась в запертую дверь с утешениями: «Не плачь, внученька, не расстраивайся. Все, что ни делается, — к лучшему». Овдовевшая бабушка передвигалась с трудом, видела плохо, слышала еще хуже, но здравость ума не утратила. Мама ее впустила и призналась как на духу:

— Меня один парень замуж зовет… Прямо не знаю, что и делать…

— Справный ли парень, Софьюшка?

— Да, хороший — веселый, видный, симпатичный. Но любит выпить…

— Кого любит — детей? Так ведь это замечательно! — недослышав, возрадовалась бабушка. — Значит, он добрый человек, коль детей любит!

— Да не детей он любит, а выпить, — горько всхлипнула внучка.

— А-а, выпить… Ну так какой мужик выпить-то откажется? Это не беда, лишь бы совсем не запивался да не бездельничал. Твой дед тоже водочкой не гнушался, я ему, бывало, сама к ужину графинчик выставляла… Пьющие, детка, они помягче сердцем, а трезвенники уж больно постные — не ровен час, с таким мужем жизнь слишком длинной покажется. К тому же непьющие — они жадноватые.

— А Ленчик совсем не жадный, — приободрилась Сонечка. — Наоборот — он мне платье очень дорогое подарил!

Она полетела из ванной к шкафу, нарядилась в «Монтану». А бабушка, нахвалив подарок и внучкину красоту, рассудила:

— Пока зовет, надо идти, не то остынет, передумает. Мало, что ли, других пригожих девок? Соглашайся, Сонечка!

И моя мама послушалась совета своей бабушки. Но в тот решающий для нее вечер долго не могла заснуть и, чтобы успокоиться, взялась за книгу. Как нарочно, ей попались свадебные песни Сафо: «Невинность моя, невинность моя, куда от меня уходишь?» — «Теперь никогда, теперь никогда к тебе не вернусь обратно!»

— Понимаешь, Ритка, от этого «никогда», от необратимости событий мне сделалось ужасно холодно, — поежилась мама. — Я закуталась в плед и вышла на балкон покурить. У нас на старой квартире там большой деревянный ящик с пустыми банками стоял. Мне нравилось сидеть на нем и смотреть в небо. Но той ночью оно было совсем слепым, затянутым облаками. Ни одной звезды… И я пошла под венец, как слепая, с завязанными глазами… А после свадьбы уже и вовсе не до звезд стало — беспечность ушла… Знаешь, Риточка, мне в замужестве никогда не было легко. Правильно тебе Ленчик сегодня сказал: не торопись!

Она схватила зажигалку, а я посетовала:

— Тебе лишь бы курить!

— Нет, почему же? Мне бы еще кухонный комбайн не помешал. А раз его не имеется, давай ты шуруй!

Мама свободной от сигареты рукой протянула мне миску с очищенной морковкой и терку. Даже не миску, а целый тазик! Я пыталась сопротивляться:

— Куда столько моркови? Мы же не кролики!

— Да, не кролики, однако от моего салата «Огонек» еще никто не отказывался!

…Шел двенадцатый час ночи, а в зале в полную мощь динамиков разорялся телевизор. Какая-то дурацкая реклама типа «вливайся срочно» или «наливайся срочно». Я думала, это папаша вдохновляется слоганом, продолжая пьянствовать в одиночку. А он преспокойно дрых, закрыв ухо подушкой-думочкой. Мама вырубила телик, укрыла своего суженого теплым пледом и отправила опустошенную им бутылку в мусорку. А сама вернулась к готовке: в самом деле, гадость эта семейная жизнь! На плите пылали все четыре конфорки — на одной томились в скороварке телячьи ножки для холодца, на другой варились яйца для салата, на третьей — свекла. И уж не знаю, что на четвертой. Мы тонули в пару, как прачки, и распахнутая форточка совершенно не помогала. У мамочки на лбу выступила испарина — настолько усердно она месила тесто. И я взмокла, пока натерла прорву моркови. Уделала ее как бог черепаху и схватилась за фотоальбом, чтобы больше вкалывать не заставляли.

— Мамуль, это бабушка в молодости?

— Нет, ее сестра, моя тетя Алла. Ты заметила, Риточка? Девушки в роду Рубинштейнов — одна краше другой! Что значит — смесь кровей… Одна моя мама вышла замуж за русского. У Аллочки муж — чех, у тети Регины, которая живет в Москве, и вовсе араб.

— Как это ее угораздило?

— А разве влюбляются в национальность? — вскинула она на меня темные, блестящие глаза.

— Не знаю во что…