Все дьяволы здесь

– Интересно, что это за одеколон, – сказала Рейн-Мари и поблагодарила официанта, который принес ей чайничек с уже настоявшимся чаем.

Она налила чай в чашку и посмотрела в окно, где за парком на улице Севр высился огромный универмаг.

Подняв чашку, она заметила трещину на боку и проступившие капли.

– Она течет, – сказала Рейн-Мари, ставя чашку на блюдце.

– «Тропинка в страну мертвецов», – произнес Жан Ги, к удивлению Гамашей.

– Что ты сейчас сказал? – спросила Рейн-Мари.

– Прошу прощения. Строка из стихотворения, кажется. Где-то я слышал недавно. Не могу вспомнить где. Ах да. Мы летели на Мальдивы…

Если бы здесь была Анни, она бы застонала, но в ее отсутствие это сделала Рейн-Мари.

– …и Кароль Госсет произнесла эти слова. – Жан Ги закрыл глаза, вспоминая. – «И откроет трещина в чашке / Тропинку в страну мертвецов».

– Почему она так сказала? – спросила Рейн-Мари.

– Теперь уж и не знаю, – ответил Жан Ги.

Повернувшись к Арману, Рейн-Мари сказала:

– Ты все-таки подозреваешь Клода. Если бы не подозревал, ты бы все ему рассказал.

– Вы о чем? – спросил Жан Ги.

Арман достал из кармана тоненький ежедневник Стивена:

– У меня еще не было возможности просмотреть его.

– Пока ты его просматриваешь, пойду-ка я куплю кое-что, – сказала Рейн-Мари, вставая.

– Прямо сейчас? – спросил Жан Ги.

– Прямо сейчас.

– А ваш ланч? – забеспокоился ее зять.

– Сбереги его для меня, пожалуйста, – сказала она. – Я ненадолго.

Она ошиблась.

Рейн-Мари остановилась в залитом солнцем атриуме универмага «Ле Бон Марше». Магазин не изменился. Яркое просторное помещение представляло собой невероятное и идеальное сочетание коммерции и красоты. А теперь, по прошествии времени, еще и истории.

«Ле Бон Марше» был старейшим, первым магазином подобного рода в Париже. А фактически первым в мире. Он открылся в 1852 году, опередив более чем на полстолетия «Селфриджес» в Лондоне.

Собственно говоря, отель «Лютеция» был построен владельцем «Ле Бон Марше» главным образом для того, чтобы дать покупателям место, где можно было бы остановиться, пока они тратят деньги в его необыкновенном магазине.

Он был провидцем. И предвидел богатство. Чего он не мог предвидеть, так это других применений, для которых будет пригоден его великолепный отель.

Даниель и Анни в детстве ничего так не любили, как кататься вверх-вниз по знаменитым эскалаторам, выложенным белой плиткой, разглядывать товары, глазеть на громадные инсталляции, принадлежавшие равно искусству и маркетингу. Они заходили в отдел игрушек, кондитерский отдел, а потом возвращались в «Лютецию», чтобы выпить горячего шоколада.

Это почти идеальное коммерческое творение было наполнено счастливыми воспоминаниями.

Но не сегодня.

Рейн-Мари Гамаш пришла сюда по определенной причине, с темной целью.

Она направилась в парфюмерный отдел и подошла к прилавку с одеколонами.

Гамаш и Бовуар сидели голова к голове, разглядывая корявую писанину Стивена.

Сначала они проверили записи предыдущего дня. Их было несколько.

Стивен написал «Арман, Роден» и обозначил время.

Ниже стояли буквы АФП.

– Александр Френсис Плесснер? – спросил Бовуар.

– Наверно, он. Тогда он и прилетел в Париж.

Еще ниже Стивен написал: «Ужин, семья, Жювениль» и время.

– Вы сказали, он собирался встретиться с кем-то за бокалом вина, прежде чем прийти на ужин, – сказал Жан Ги. – Думаете, это был Плесснер?

Гамаш кивал, разглядывая страницу.

– Жак? – обратился он к метрдотелю.

– Oui, месье Арман?

– Месье Горовиц заходил сюда вчера?

– Bien sûr[45]. Заходил. Полакомиться мороженым.

– Кто с ним был?

– Никого, месье. Он пришел один. Я сам его обслуживал.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Он к вам присоединится?

Арман уставился на метрдотеля и понял, что тот ничего не знает о случившемся. Да и с чего бы ему знать?

Гамаш встал и повернулся лицом к Жаку:

– К несчастью, его сбила машина.

У Жака отвисла челюсть.

– Non, – прошептал он. – Это серьезно?

Его голубые глаза, проницательные, как всегда, обученные замечать самые тонкие движения, малейшие изменения выражения на лице клиента, теперь выдавали его собственные чувства.

Жак знал месье Горовица с первого своего дня службы в «Лютеции». Стакан заезжего канадца был практически первым, который он наполнил водой.

Жак сильно нервничал, слишком сильно наклонил серебряный кувшин и пролил воду на скатерть.

Ему тогда было всего пятнадцать, и он в ужасе уставился на пятно на скатерти, потом поднял глаза на сидящего за столом человека.

Лицо клиента было спокойным, как будто ничего и не случилось. Он только улыбнулся едва заметно и кивнул, подбадривая юношу.

Все было в порядке.

Все остальное в первые несколько дней работы Жака было как в тумане, но канадский бизнесмен произвел впечатление. И не только своим добрым поступком.

Прежде всего, своей речью, которая представляла собой смесь немецкого, английского и французского. И была малопонятна для новенького помощника официанта.

Если другие клиенты были явно богаче, влиятельнее, то этот производил впечатление своей уверенностью. Он чувствовал себя здесь на своем месте.

К тому же он сунул в карман начинающему официанту чаевые.