Все дни прощания

— Зачем спрашивать то, чего спрашивать не надо? Бери хоть сейчас и гоняй на здоровье, пока рак на горе не свистнет и щука в море не запоет! Не все же им торчать без дела на балконе, верно?..

Пришедшая с работы тетка Лиля поддержала мужа да еще сказала, что лыжи только спасибо скажут, если на них погоняет такой бравый атлет, как ее племянник.

Дело было сделано, можно сидеть у телевизора, смотреть хоккей ЦСКА — «Торпедо» и ждать завтрашнего утра…

* * *

Валька и тетя Лиля еще спали, когда Женя вышел на кухню, оделся, напился чаю с колбасой и, стараясь не шуметь, снял с Валькиных лыж палки, прикрепил их к своим лыжам, надел куртку и шапочку, вскинул на плечо старинные лыжи и вышел из дома.

«Я с горок кататься не буду, по равнинке похожу», — думал он, направляясь к почте, где, приплясывая, ждал его Свиридов. На нем был спортивный, прямо-таки шиковый наряд: темно-синие эластичные брюки с широкими белыми полосами; узенькие, будто игрушечные, сработанные из нескольких сортов разноцветной кожи лыжные ботинки: импортные пластиковые лыжи; японская нейлоновая куртка, серебристо искрящаяся при свете утреннего солнца, и на голове яркая финская шапочка «карху».

«Не Свиридов, а чудо в одежде!» — улыбнулся Женя, принимая весь его внешний вид как должное. Брат Виталика был известным горнолыжником, да и сам он занимался лыжным двоеборьем, даже был победителем первенства города среди юношей, а в декабре выиграл приз открытия сезона по лыжным гонкам среди молодежи — того и гляди, станет членом сборной Союза!

Ломакину давно нравился этот парень, его слегка танцующая походка, его манера говорить, будто бы все время заботясь о собеседнике — интересно ли ему? И шутки его были всегда безобидные, а если шутили над самим Свиридовым, то он не то чтобы не обижался, наоборот, подыгрывал тому, кто шутил, чтобы шутка вышла на славу и чтобы тот, кто над ним шутил, заслужил аплодисменты.

— Что это? — испуганно спросил Виталик, взглянув на лыжи, которые нес Ломакин. — Где ты взял эти шпалы?

— С Великой Отечественной, — просто ответил Женя. — Но не шпалы, а нормальные лыжи, если учесть, что я — нормальный лыжник.

Они взяли билеты в кассе-автомате и вышли на платформу. Когда поезд тронулся, Ломакин рассказал Виталику о чудачествах теткиного мужа Леонтия, о недовольстве тетки, что муж держит в доме колеса от партизанских пушек, а также о том, что лыжи эти Леонтий Артемьевич совершенно неожиданно разрешил взять без каких-либо оговорок. И теперь он, Ломакин, озабочен тем, чтобы вернуть их в целости и сохранности. Женя думал, что Виталик весело отнесется к его переживаниям, скажет, мол, все это ерунда и вздор, и ничего с этими «шпалами» не будет, но тот вдруг стал защищать Леонтия, даже предположил, что дядька Ломакина хранит все эти лыжи, бинокли, колеса, чтобы не забывать, откуда он родом. Правда, он тут же сказал, что бывает и наоборот, когда эти же бинокли и прочие колеса нужны кое-кому лишь для того, чтобы строить на них свою биографию, что бывают люди сами по себе незначительные, а привяжутся к какому-нибудь значительному делу или значительному человеку, и, пожалуйста, сами становятся хоть куда! А твой Леонтий, может, не вещи хранит, а память об отце, и это уже совсем другая высота. Тем более что никакой цены эти старые колеса не имеют.

— Вот именно! — сказал Женя, радуясь, как Виталик правильно понял и выразил суть дядькиной коллекции.

— Его отец был знаменитым партизаном?

— Ну, может, не в том смысле, что знаменитый в масштабах целой страны, он даже ничем не награжден а даже не вернулся с войны — погиб.

— Смотри не сломай, — засмеялся Виталик. При этом он бережно, будто живое существо, погладил собственные пластиковые лыжи и скосил глаза на лыжи товарища — ужас, ужас отразился в его глазах.

— Болотные? — ткнув пальцем в лыжи Ломакина, поинтересовался толстый мужчина в расстегнутой куртке и хихикнул, довольный собственным юмором.

— Партизанские! — глядя в его мутно-голубые глаза, произнес Виталик. — Вы не катались на таких?

Толстяку больше не захотелось острить, он отвернулся и стал смотреть в окно.

Несколько минут приятели ехали молча, следя за тем, как в их вагон набивалось все больше народу.

— Ты-то зачем едешь? — не удержался Ломакин.

— А ты еще не понял? — рассмеялся Виталик. — Приедем — поймешь!..

* * *

Людвиг Иванович проснулся задолго до рассвета, почувствовав, что озяб под толстым ватным одеялом. Болела голова. Он подумал, что недоспал, и закрыл глаза, чтобы спать дальше. Не уснул. «Уж не простудился ли я?» — подумал он и сбросил одеяло. Сунул ноги в домашние туфли, прошел к аптечке, стоявшей на книжной полке, достал градусник и вернулся в постель. Включил торшер, сунул градусник под мышку и закрыл глаза. На внутреннем экране представил себе, как быстро ползет вверх ртутный столбик в стеклянном сосудике градусника, но, вспомнив, что сегодня к нему приедут студенты, привстал и посмотрел на дверь, будто они уже приехали и должны вот-вот появиться в его комнате.