Все души

Что касается Клер Бейз, ей я также пересказал (ей-то полностью) мой разговор с Райлендсом, но ее, казалось, заинтересовало, главным образом и единственно, огорчение Тоби Райлендса, вызванное длительным отсутствием Кромер-Блейка, и мне стоило огромного труда отговорить ее от намерения немедленно вмешаться в ситуацию и убедить, что ей лучше промолчать, а не передавать беглому ученику жалобы учителя. Сын Эрик еще пребывал в добром здравии у себя в Бристоле, а потому Клер Бейз еще полна была обычного для нее, при открытости ее натуры, интереса ко всему на свете и упорного стремления удержать при себе свое время. Однако, когда я начал подробно пересказывать воспоминания Райлендса о прошлом и остановился на мелодраматическом эпизоде самоубийства в присутствии свидетеля, выражение лица Клер Бейз изменилось (недовольно поморщилась), и она выказала явное нетерпение, словно ей не хотелось не только говорить об этом, но даже слушать. Хотя самой большой неожиданностью было то, что и на Клер Бейз тоже, казалось, не произвело особого впечатления и не вызвало у нее особого удивления саморазоблачение Райлендса, почти невольное. Казалось, она всего лишь раздосадована. «Как знать, – сказала она, теми же словами, что и Кромер-Блейк утром того же самого дня, – может, это и правда», Мы были у меня дома, на верхнем этаже, то есть у меня в постели, когда постель эта была еще местом только для меня и для нее. Но мы были в одежде, как случалось столько раз из-за плохого отопления и оттого, что мы спешили, разговаривали торопливо, ей скоро уже надо было собраться и пойти домой пешком – под пухлой и вертлявой луной, подставив лицо ветру, – а лицо ее еще полыхало румянцем, слишком явно и для нашей безопасности, и на мой вкус. Мы разговаривали торопливо, потому что таким образом у нас создавалось впечатление, что время замедляет ход, что нам удастся больше вместить в тот скудный его отрезок, которым мы обычно располагали: вместить больше чем любовные излияния, – их нам давно уже было мало, вернее, они давно уже не были чем-то единственным, что нам хотелось знать друг о друге. Так вот, она сказала: «Как знать, возможно, это и правда» – и попыталась сменить тему. Но я гнул свое: «А кто может что-то знать? Мне хотелось бы услышать по дробности, но расспрашивать Тоби не отважусь». «Да какое тебе дело, – сказала она, – может, был влюблен в женщину, а та заболела и так мучилась, что покончила с собой, такое бывает и в жизни, не только в кино». «Тоби Райлендс гетеросексуален, верно?» – спросил я. «Ах, да не знаю, думаю, да, – сказала она, – для меня все мужчины – такие, если сами не скажут в открытую, что нет, как Кромер-Блейк. Почему бы Райлендсу не быть таким, как все? Потому что не был женат? Так я от него никогда ничего об этом не слышала». «Я тоже, разумеется, – ответил я и прибавил: – Но если история эта правдивая, разве, по-твоему, она не чудовищна и не стоит того, чтобы узнать ее в подробностях, каковы бы они ни были?» Вот тут-то Клер Бейз и стала выказывать признаки нетерпения и наморщилась, и мне показалось, что она раздосадована, – закурила сигарету раздраженно и впопыхах, так что искра упала ей на чулок – вечно чулки на виду, когда она была у меня в постели, юбка задралась или сброшена, видны стройные и крепкие ноги без туфель, – почувствовав боль от ожога, чертыхнулась, соскочила с постели, потерла обожженное место поверх чулка, в три шага оказалась у окна, машинально поглядела в окно – может, смотрела на флюгер церкви Святого Алоизия, в какую сторону ветер, – затем в пять шагов оказалась у стенки напротив, уперлась в нее ладонью, зазвенев браслетами, щелкнула пальцем по сигарете, но пепла не стряхнула – не успел образоваться, а то упал бы на ковровую дорожку – и сказала: «Да, конечно, мне она кажется чудовищной, потому и не хочу ее знать и говорить об этом, и вообще не хочу воображать, какие ужасы могли произойти с Тоби в какой-то чужой стране тридцать лет назад. Кому какое дело, что произошло так далеко и столько лет назад?» «Сорок, – сказал я, – у меня было такое ощущение, что он рассказывал о чем-то, что произошло сорок лет назад. И он не говорил, что это произошло в чужой стране, хотя вполне возможно, что так оно и было». «И тридцать лет назад тоже много всякого произошло, – сказала Клер Бейз и затянулась и выпустила первую струйку дыма, поскольку до этого держала зажженную сигарету в руке, жестикулировала, зажав ее в пальцах, но не закуривая. – И двадцать лет назад, и десять, и вчера, и здесь, и в стольких разных странах всегда происходит множество чудовищных вещей – не вижу, с какой стати надо снова и снова о них говорить, с какой стати надо разузнавать подробности, если нам так повезло, Что мы их не знаем, не присутствовали при всем этом и все это нас не касается. Хватит с нас того, что мы видели собственными глазами, тебе не кажется?» И она стала собирать свои папки и сумки, надела жакет, собралась уйти, хотя оксфордские колокола, только что отзвонившие, возвестили, что в нашем распоряжении есть еще четверть часа, а будильник на кочном столике еще не просигналил. На этот раз не стала затягивать прощание (не стала жалеть о том, что этот отрезок времени кончается), хотя начинались пасхальные каникулы и нам предстояло не видеться до самого Троицына триместра, до начала занятий. Тогда-то она и забыла серьги, которые я храню до сих пор.