Все души

Мальчик Эрик снова оказался к нему спиной, напротив своей матери, а дед мальчика сидел слева от нее: так рассадила их, можно не сомневаться, сама Клер Бейз, поскольку, как и раньше, собиралась общаться преимущественно с сыном (дипломата Ньютона не замечала, то ли подчеркнуто выказывая неуважение, то ли подчеркнуто наказывая безразличием); теперь я лучше слышал их разговор – хотя на самом деле какой там разговор, просто отдельные реплики, пока они просматривали меню, и потом, когда ели. «Я сосиски возьму», и тут я впервые услышал голос мальчика. «По-моему, здесь тебе незачем есть сосиски, Эрик, – сказала Клер Бейз, – здесь они будут не вкусней, чем дома, а другие кушанья – наверняка вкусней. Почему бы тебе не взять на первое спаржу? Тебе понравилась спаржа, когда ты был в гостях у тетушки. Дома мы ее почти никогда не едим, и не думаю, что в Бристоле вам так уж часто ее подают». – «Не хочется мне спаржи. А можно есть ее руками?» Я перехватил притворно-осуждающий взгляд, брошенный Клер Бейз на сына, и услышал ее ответ, произнесенный с притворной неуверенностью: «Да, полагаю, можно». «А вот я возьму яичницу со спаржей, – вмешался дипломат господин Ньютон, – может быть, в таком виде спаржа тебе больше понравится, Эрик? Можно заказать яичницу со спаржей и лососиной, ты любишь лососину?» «Не знаю», – ответил мальчик Эрик и снова принялся изучать меню. Дипломат в отставке заказал белое вино. Потом, когда они уже ели первое, а я еще ждал, когда мне принесут то, что я заказал (яичницу со спаржей и лососиной), Клер Бейз спросила сына: «Что тебе больше всего понравилось в музее, Эрик? Что ты взял бы домой, если бы мог?» «Монетки, – ответил мальчик Эрик, – и статуи. Китайские статуи, раскрашенные. У нас в школе есть один мальчик, он собирает монетки, но ведь статуи собирать нельзя, верно?» «Обошлось бы дороговато, – сказал дипломат Ньютон, старчески посмеиваясь и показывая зубы, такие же, как у Клер Бейз (но прозрачнее, возможно в коронках, как у госпожи Алебастр, либо вставные, как у Тоби Райлендса), – и на свете их куда меньше, чем монеток». «Тогда я тоже буду собирать монетки, может, дадите мне по одной, сразу и начну», – сказал мальчик Эрик; Клер Бейз и ее отец вынули каждый по монете, он из кармана пиджака, она – пошарив в сумке, которую обычно швыряла куда придется (иногда высыпая все ее содержимое) у меня в спальне либо в гостиничных номерах в Лондоне и в Брайтоне, а мне вспомнилась монетка, которую я кинул мальчикам, – ни один из них не был Эриком (он тогда не болел, отсутствовал), дело было в день Гая Фокса, во время того моего курса, пятого ноября предшествовавшего года, я кинул монетки из окна кабинета Клер Бейз в колледже Всех Душ, на Катт-стрит, напротив Корпуса Радклиффа, девять месяцев спустя после нашего знакомства. С тех пор прошло семь месяцев, и ничто ничуть не изменилось, за одним только исключением: все было как тогда, по ту сторону семи истекших месяцев; я уже давно знал Клер Бейз, и ничто ничуть не изменилось за этот период, а теперь мы с нею не видимся, и скоро нам предстоит прощаться. Я тоже охотно дал бы мальчику монетку. «Только не трать, – предупредил дед, – если сумеешь не истратить и начнешь собирать коллекцию по-настоящему, привезу тебе из Лондона монеты из Италии, из Египта и из Индии». И повернувшись к дочери, добавил: «По-моему, дома еще кое-что осталось. Мы ведь много поездили по свету, верно? Теперь я больше никуда не езжу». Но Клер Бейз не ответила, и он снова принялся за свою яичницу со спаржей и лососиной. Они уже доедали второе, я же только приступил к нему, когда Клер Бейз сказала: «А в воскресенье снова в Бристоль. Как, очень тебе было скучно проводить все время здесь, со мной?» «Нет», – ответил мальчик (он, разумеется, еще не научился распознавать кокетство); и поскольку он больше ничего не сказал и снова принялся за сосиски, я подумал, что вопрос Клер Бейз на этот раз скова был адресован мне, и ответил мысленно: «Да, очень было скучно проводить все время здесь, без нее».