Все души

«Ну давай, прошу тебя, будь хорошим мальчиком, ляжем вместе, – таковы были первые ясно слышные слова Кромер-Блейка; и в следующие секунды, когда я стоял оцепенев, мой друг прибавил: – Только на этот раз, еще один разок, прошу тебя, умоляю, ради всего самого-самого, в последний раз». В ответ прозвучал молодой голос, куда моложе, чем у Кромер-Блейка, слегка неприятный, слегка надтреснутый, как будто еще не установился окончательно, такая аномалия: голос был молодой, но не настолько, чтобы ломкость еще была естественна. И голос этот, контратенор, ответил, без раздражения, без недоверия, терпеливо, как отвечают давнему знакомцу: «Не уговаривай, я же сказал – нет, кончено. И потом, Дайананд говорит, тебе никаких усилий нельзя, противопоказано, он говорит, это опасно, и для меня тоже. Так он говорит». Произношение у него было простонародное, не слишком отличавшееся от произношения Мюриэл, похожее на произношение механика Брюса (но не Брюс, у того голос низкий), в общем, выговор человека, который в испанском варианте произносил бы «Толео» вместо «Толедо», или «матаор» вместо «матадор», или, наоборот, «Бильбадо» вместо «Бильбао» (как и произносят некоторые дикторы телевидения). Я сразу же подумал: это не студент, такого быть не может (в первый момент мне пришел на ум юный Боттомли), подумал так из-за плебейского произношения, а еще потому, что Кромер-Блейк был неспособен на такое безрассудство, даже если бы влюбился или дошел до отчаяния: в Оксфорде нет обвинения тяжелее, чем обвинение в sexual harassment, в сексуальном посягательстве на студента, либо, еще того хуже (и вероятнее), в moral turpitude, в моральном разложении, также латинское заимствование (хотя и англизированное), изысканная метафора, обозначающая попросту половой акт. «Ах, Дайананд говорит, наш доктор-всезнайка, – заметил Кромер-Блейк (возможно, обращаясь к самому себе) вновь обретенным ироническим тоном, куда более характерным для него, чем умоляющий: мне стало не по себе, когда я услышал его умоляющий тон. – Дайананд о моем здоровье ровным счетом ничего не знает, он это говорит, чтобы отдалить тебя от меня, устранить меня, он целую вечность не осматривал меня как медик, с тем же успехом я мог бы сейчас сказать тебе, что он сам и есть больной. Сказать про кого-то, что он болен, – лучший способ дискредитировать. Так недолго и погубить человека. Я малость прихворнул, но теперь в порядке, вылечился, разве я похож на больного?» Я видел Кромер-Блейка два-три дня назад, тогда у него был хороший вид; я подумал, может, такой вид у него сохранился, может, и сейчас так выглядит там, за дверью. Я подумал, может, этот юнец, его собеседник, и есть тот самый Джек, имя которого вырвалось у Кромер-Блейка как-то ночью, много месяцев назад, сразу после того как я увидел Клер Бейз в первый раз (ее лицо и ее безупречный вырез); и я рассчитывал, что Кромер-Блейк обратится к собеседнику по имени, тогда и узнаю, так ли оно на самом деле; но могу сразу сказать, что он этого не сделал за все то время, что длился мой eavesdropping.