Все это время

Делаю глубокий вдох и беру Марли за руку. В ту же секунду голову пронзает острая боль – проклятие, ведь целую неделю мигреней не было.

– Всё в порядке? – спрашиваю я, стараясь абстрагироваться от боли. Смотрю на розовые, похожие на лепестки губы Марли, и сердце оглушительно колотится в груди.

Девушка медлит с ответом, и я шагаю ближе к ней.

– Наша история не будет грустной, Марли, – шепчу ей на ухо. – Я этого не допущу.

Она ничего не говорит, но ее пальцы крепче сжимают мою ладонь. Заправляю прядь волос ей за ухо, моя рука касается ее лица, ее губы в нескольких дюймах от моих. Слегка наклоняюсь, почти не дыша, не зная, подастся ли Марли мне навстречу или отпрянет.

Она не отстраняется.

Наоборот, подается вперед, мы целуемся, и всё вокруг взрывается фейерверком, картинки мелькают, как в калейдоскопе: лицо Марли в вихре вишневых лепестков, ее глаза в день нашей первой встречи, водопад жемчужин.

Я отрываюсь от ее губ и улыбаюсь: лицо девушки розовеет в ярком свете солнца.

– Мое предложение быть просто друзьями – это ужасная идея…

Марли заглушает конец моей фразы веселым смехом и снова меня целует. Я протягиваю руки, чтобы ее обнять, но глаза Марли вдруг широко распахиваются, она смотрит на что-то за моей спиной, а потом вдруг отскакивает, и мои руки хватают воздух.

Марли бежит по траве, расталкивая компанию детей, играющих в футбол. Она мчится по улице, хватает маленькую девочку, выбежавшую на середину дороги, и тащит ее на тротуар.

Какого черта? Я что-то пропустил?

Поспешно бегу к ним, Марли уже ведет девочку к группе детей постарше, подводит к одной девочке – у нее волосы того же цвета, что и у малышки.

– Это твоя сестра? – сердито спрашивает Марли.

Старшая девочка испуганно кивает. Ей лет двенадцать, не больше.

– Знаешь, что могло бы случиться, если бы она продолжила вот так бегать по улице? – Марли срывается на крик, крепко держит маленькую девочку за плечи. Глаза девушки широко открыты, но я не понимаю, почему – от гнева или от страха. Я еще никогда не видел Марли такой. – Что, если бы она?… Что, если бы с ней?…

Подхожу и трогаю Марли за плечо.

– Марли, – твердо говорю я, но она не обращает на меня внимания.

– Ты должна присматривать за своей сестрой! Она могла погибнуть!

Я стою, смущенно глядя на других детей: они напуганы, пытаются одновременно спрятаться друг за друга и подойти поближе, чтобы было лучше видно.

– Убери руки от моей дочери! – раздается чей-то гневный голос.

Через лужайку к нам бежит женщина, очевидно, мать девочек. Нам надо срочно убираться отсюда.

– Марли, – говорю я, оттаскивая девушку. – Перестань. С девочкой всё в порядке. Идем.

Она глядит на испуганных детей, на трясущуюся от ужаса девочку, на рассерженную мать, потом ее взгляд наконец падает на меня и на мои руки, сжимающие ее запястья. На глазах Марли блестят слезы, она вырывается и убегает по траве в сторону кладбища.

– Ненормальная! – кричит ей вслед мать девочек.

Я смотрю вслед девушке, пытаясь осмыслить, что, черт возьми, только что произошло.

Поспешно извиняюсь перед разъяренной дамой и перепуганной девочкой, потом бегу за Марли через парк – я точно знаю, куда она направилась. Держу курс прямо на кладбище и там, возле могилы Лоры, нахожу Марли: она стоит на коленях, голова опущена, плечи поникли, длинные волосы скрывают лицо.

– Знаешь, она права, – говорит Марли, когда я подхожу ближе, тяжело отдуваясь. – Со мной определенно что-то не так.

Наклоняюсь и осторожно отвожу длинные пряди волос от ее лица.

– Что происходит?

– Никаких грустных историй, – вздыхает Марли, качая головой.

– Ладно. – Сажусь рядом с ней. Мне всего лишь хочется понять, что стряслось, но я лучше, чем кто бы то ни было, знаю, что поделиться такой историей непросто. – Тебе необязательно мне рассказывать, но если вдруг захочешь – я всегда готов выслушать.

Марли обнимает себя за плечи, потом поднимает глаза и прикасается к висящему у нее на шее кулону – он похож на розовый сапфир. Обычно на ее шее виднелась только цепочка, а сам кулон прятался под одеждой; сегодня я впервые вижу этот камень.

– Я всегда носила желтое, – говорит Марли. Действительно, на ней постоянно были вещи всех оттенков желтого: лента для волос, обувь, кардиган, дождевик. – Сначала это была идея моей мамы: она наряжала нас в одежду разных цветов, чтобы мы хоть как-то отличались друг от друга, но… позже мне и самой хотелось носить желтое. Желтый цвет приносил мне радость, напоминал о свете, даже когда я тревожилась.

Она касается розовых лилий, растущих на могиле.

– Но Лора… любила розовый. Чем ярче, тем лучше. Всегда.

Я стараюсь не двигаться, боясь неосторожным жестом или даже дыханием спугнуть этот миг откровенности. До сих пор Марли как воды в рот набирала, когда речь заходила о ее сестре.

– Я никогда не походила на нее. Знаешь, Лора была веселой. Очень открытой. Могла заговорить с первым встречным и болтать часами. – Марли срывает один цветок, печально улыбается. – Меня не обижало, что Лору любят больше меня, ведь я и сама любила ее больше всех на свете.

Я беру Марли за руку и слегка пожимаю, чтобы подбодрить.