Все горят в аду

Парис снял наушники. Слово, обращенное к Яну, единственное слово, выражавшее то, что Парис услышал, – исчерпывающе и элементарно – "Bay".

– Bay, – повторил он.

– Я это сам записал.

– Со своей группой?

– Нет. У меня дома студия. Я все в одиночку сделал.

– Это... Это же... – Известные Парису прилагательные ничего выразить не могли, были беспомощны и неадекватны. – Bay.

– Моя последняя воля и завещание. Забудь про альтернативный рок, грандж и всю эту новомодную хрень. На этой кассете записано нечто чистое и уникальное. Это то, что надо. Самая священная магия. Самое выдающееся творение. То, что я завещаю этому поганому миру. Остается совершить действие. Высшая эволюция, приятель. Перебираюсь на другой уровень.

Ян наставлял почище Далай-Ламы.

– Смерть есть жизнь, – наставлял он. – Чем грандиозней я умру, тем мощнее будет моя жизнь, а я намерен угореть по полной программе. Ты уже осознал, на что я способен?

Парис кивнул:

– Да, да. Понятно. Ты избалованный белый жлоб, который швыряет по сотне за буррито, считает себя вторым Джеймсом Дином и хочет угробить себя, потому что ему стукнуло двадцать пять и никто не спел "С днем рождения" достаточно громко.

Ян воспринял сказанное так, будто его внятно и смачно послали в жопу. Или влепили затрещину. Он двинулся на Париса, и тут Парис понял, что поучать пьяного рокера не лучшая затея, потому что пьяные рокеры непредсказуемы. Иногда они крушат номера гостиниц. Иногда они бьют своих девок-супермоделей. Иногда они пишут новую песню, которая расходится двухмиллионным тиражом, но в основном либо первое, либо второе. Парис осознал, однако, свою ошибку уже по окончании тирады, и это оказалось бесполезным, как дырявый презерватив.

– Если бы такой, как ты, мог понять, кто я. – Ян протянул руку к Парису. Парис попятился, но Ян уже схватился за маленькую пластмассовую бирку с именем, содрал ее с оранжево-зеленой униформы Париса и швырнул в него. Бляха попала Парису в лицо, кольнув булавкой. Увечье в ответ на оскорбление. – Малый с именным ярлыком, выбивающий "Дорито" и "Йо-Ху" в гастрономе, что ты можешь понять? Да ты просто неудачник!

Взбешенный, озверевший Парис прокричал в ответ:

– Я не неудачник!

Видение снова пронеслось перед Парисом – ему привиделась она. "Ты неудачник!" – слышал Парис ее голос.

Ян отвернулся. Не потому, что его сломила мощь тирады Париса, а потому, что просто опротивело смотреть на представшее перед ним зрелище. Ян, стоя спиной к Парису:

– А кто ж ты еще? А? Ты знаешь, чего я добился к своим годам? Я стоял перед толпами людей и пел сердцем, а люди откликались на мои песни. Я занимался любовью с самыми красивыми женщинами этой земли, а солнце всходило и заходило, потом опять всходило. Я был поэтом, я был голосом поколения, живой легендой... И вот мне стукнуло двадцать пять. А что сделал ты, приятель? И ты бубнишь мне о загубленной жизни? Я могу умереть, а ты, братец, даже и не жил. – Ян рухнул на большой кожаный диван и поморщился, глотнув "Дьюарз". Пьяный плюшевый медвежонок. – Мне пора отбывать. Я сражался достойно, я не уронил чести, мой путь завершен. Это говорит Бог. Спасибо, дружище, что подвез. Возможно, это пойдет тебе на пользу.

Тут Ян начал затухать и вырубился, как отключенный от сети телевизор.

Парис застыл на месте, ошеломленный хлесткой речью певца, ощущая каждую его рану. В конце концов он собрал воедино свою вдребезги разбитую самость и потащился к двери, ведущей в длинный коридор, по которому он пойдет к своей машине, чтобы вернуться назад... к загубленной жизни.

На полпути его остановил слабый оклик, заставив обернуться. Он не слышал голоса, который его звал. Он его почувствовал.

На столе цифровой плеер. Музыка.

Чувство, заставившее Париса повернуться, теперь нашептывало ему, что делать дальше. Действуй, говорило чувство.

Взгляд на Яна. В отключке.

Взгляд на плеер. Музыка.

Взгляд в соседнюю комнату. Куча мультиплатиновых, мультимиллионных наград.

Чувство подсказывало: лови момент.

И тут плеер оказался у него в руке. Позже Парис не мог припомнить ни своих действий, ни каких-либо философских дебатов на тему "хорошо – плохо", "надо – не надо". Просто плеер оказался вдруг у него в руке. И даже когда он размышлял о скорости, с которой была совершена кража, сам поступок затерялся где-то в далеком прошлом. Парис уже был на улице, уже распахивал дверь "гремлина", плюхался на сиденье и хватал руль. Он уже несся в Голливуд, прочь от дома артиста по кличке Белый Подонок.

Он уже не пытался контролировать свои поступки, он пустил их на самотек, поддался прихоти обстоятельств. К тому времени, когда тело и сознание Париса вошли в резонанс, его "гремлин" уже парковался около дома.

Пока мотор отхаркивался, Парис сидел и рассматривал свою руку. Потом свирепо посмотрел на плеер и сказал Яну, а заодно и ей:

– Я не неудачник.

* * *