Всё и сразу

– Кой смысл спрашивать, что бы я полвека назад купил на миллион евро, а в тех деньгах – порядка двух миллиардов лир? Лучше так: где ты хотел бы оказаться, сбросив полсотни лет, и что прикупил бы на нынешний миллион.

– Ну и?

Он, не ответив, перегибается через перила, разглядывает копошащихся внизу дроздов. В Ина Каза уже лето, на балконах гам, по дворам вопит ребятня. А он все молчит, курит, стоя ко мне спиной. Всегда отворачивается, когда хочет побыть один.

– Лучше подумай о миллионе, который нужно потратить прямо сейчас. – Я хлопаю его промеж лопаток и ухожу в комнату.

Включаю компьютер, рядом на столе лампа на длинной ножке, пачка старых квитанций, коробка с авторучкой, подаренной еще на окончание университета. Вскрываю упаковку и, записав в ежедневник «позвонить в банк по поводу кредита», приступаю к работе.

Через сорок минут «пятерка», взревев, уезжает.

Он поснимал со стен ее картины. Но вечерние платья пока здесь. И туфли. И сейф за двумя последними томами энциклопедии Фаббри.

Разбираю сумку: четыре футболки, трикотажный джемпер, две рубашки, сандалии, три пары брюк. Застегиваю молнию, укладываю и развешиваю все в шкафу. Сдается мне, когда я был подростком, он тоже шарил по моим рюкзакам, по карманам. Искал улики, подтверждающие подозрения.

Работать кончаю за полночь. Его еще нет. Оставил на плите кастрюлю и в ней на донышке молока, на весах – спичечный коробок. Замочил нут с лаврушкой, приготовил бутыль – перелить масло. Съедаю кусок эмменталя: его сыр, который он нарезает, виртуозно лавируя между дырок. Колода для брисколы лежит, перетянутая резинкой, в плетеной корзинке, на горке грецких орехов. Рядом с французской[5]. За окном, на виа Менгони, черным-черно.

Беру французскую колоду. Взвесив в правой руке, перебрасываю в левую. Сажусь, стягиваю резинку. Рассыпаю, касаюсь пальцами лежащих в беспорядке карт.

Потом собираю. Тасую по-американски: вторая фаланга указательного пальца давит на рубашку. Теперь по-индийски: большой палец ходит туда-сюда, ладонь согнута раковиной. Снижаю темп, когда кончики пальцев начинает пощипывать. Выкладываю полумесяцем, собираю, повторяю еще разок. Скорость не так важна, как аккуратность: изгиб локтя, поворот запястья, слаженный ход трех основных пальцев. Хотя я с первого раза был безупречен.

Начинаю снова, собираю. Ладонью прижимаю карты к столу. Их шуршание – шорох листьев, трепет крыльев щегла.

Он возвращается в три двадцать. Хлопает дверь, приближаются шаги. Ворочаюсь в постели, в голове две мысли: бессонница у него или… Или что? Годами он, вместо того чтобы спать, нарезал круги по гостиной, насчет остального не знаю. Не считая танцев, в нем вообще было мало телесного.

Жду, когда уйдет в комнату, а он все не идет. Слышу фырчание машины на виа Маджеллано, скрип своей кровати, гулкую пустоту комнаты. Потом встаю и выхожу в кухню, к нему.

Он сидит за столом, из пепельницы к потолку тянется струйка дыма. Одет прилично.

– Привет.

– Привет.

Потом говорит, что думал о нашей игре: кого вообще волнуют эти «на миллион евро больше», «на пятьдесят лет моложе»? Он бы хотел вернуться в 2009-й, на Большой рождественский бал в Габичче, в «Байя Империале»[6].

Выпив стакан воды, желаю ему спокойной ночи.

Когда мне было шестнадцать, он застукал меня в сарае с сигаретой в зубах. Спросил, давно ли курю. Я ответил, что нет, но он уже был в курсе, что я записной врун.

– Что куришь?

– «Мальборо».

– Сколько?

– Одну, две. По субботам три.

– Не вздумай попасться матери. Прошу тебя.

Как же приятно прозвучало это «прошу» из его уст.

На обед он готовит пасту, помидоры с собственного огорода, и не вздумай спорить о порциях. Сто шестьдесят граммов на двоих… Подхожу сзади, бросаю на весы еще три макаронины.

– Вот балда, – но убрать не убирает.

Мешает помидоры на огне, то и дело подливая из медных аламбиков. Зажигает две спички, нагибается проверить конфорки, утирает лоб.

Он зовет это пенсионным рецептом, корни которого – в 1997-м, когда он однажды заявился под вечер домой и, как оказалось, навсегда распрощался с железной дорогой.

Я в тот день сидел в кухне, переводил с латыни, а он вошел, попил воды, держась за живот, и прилег в спальне. Тут же о нем забыв, я продолжил переводить, потом поднялся в спальню и нашел его лежащим на боку. Он спал и почему-то не храпел. Слетев вниз, я позвонил врачу. Тот явился минут через сорок, сунул ему под язык таблетку и набрал номер больницы. Она тоже примчалась из школы и, застав нас всех дома, с порога сразу: «Нандо, милый!» И стала его по голове гладить, как обычно меня.

Трансмуральный инфаркт миокарда в пятьдесят, к работе он уже не вернется.

Удар кролика: так крестьяне из глубинки, прежде чем освежевать, глушат зверька по темечку. Бывает подобное и в боксе: удары по затылку. И за карточным столом, когда ты загнан в угол, а потом вдруг срабатывает грандиозный блеф.

– Народу много было ночью? – Я подцепляю макаронину на вилку и начинаю жевать.

Он качает головой, к пасте едва притрагивается. Вдруг вспоминает, что нужно в огород, взглянуть, не пошел ли паутинный клещ.

– Это еще что за хрень?