Все или ничего

Так быстро, как только мог, Гэйб покинул пресс-клуб и побрел по Парижу, не обращая внимания на светофоры, на потоки машин, на тревожные гудки автомобильных сирен, не замечая серого города, слегка приукрасившегося перед Рождеством, не обращая внимания на нарядных детей, ленивых голубей и стайки хорошеньких девушек, не покупая цветов и не заглядывая по дороге в кафе выпить чашечку кофе, не засматриваясь на реку, медленно несущую под мостом свои воды... «Синдром новобрачного» уступил место куда более серьезному недугу – страху.

Утром в день свадьбы Джез проснулась довольно поздно. Накануне вечером отец настоял на ужине в ресторане, так что вместо привычного раннего поглощения пищи они засиделись допоздна, наслаждаясь едой и питьем. О-о, это было прекрасно, подумала Джез, лениво потягиваясь и позевывая, не торопясь выбираться из теплой постели и предвкушая особый, необычный день.

Наконец, натянув теплый халат, носки и тапочки, поскольку в декабре в Париже так же холодно, как в Финляндии, и в два раза влажнее, она бросилась на кухню, чтобы приготовить себе чашечку чая. Гэйб забыл оставить ей булочки, отметила она с легким разочарованием, но он был так рассеян вчера вечером, что мог позабыть и позавтракать. Согретая чашкой чая, Джез почистила зубы, умылась и присела перед зеркалом в спальне, внимательно разглядывая себя в тусклом свете тяжелого и туманного серого дня, нависшего за окном над Сеной. К зеркалу был приколот незапечатанный конверт. Джез открыла его с легким удивлением, и оттуда выпали два сложенных листа бумаги, покрытые убористым почерком Гэйба. На первой странице не оказалось обычного приветствия, как не было и числа.

«Я не спал всю ночь, хотел разбудить тебя и поговорить, но не смог. Я понял, что свадьба не состоится.

Я так люблю тебя, что перестал даже работать. Я перестал рисковать, поскольку боялся: что-то может случиться с тобой. Я избегал разъездов, чтобы подольше побыть здесь вдвоем с тобой. Я стал искать более простых заданий, пренебрегая сложными. За прошедший год я не сделал ничего, чем можно гордиться. Я был безумно счастлив с той самой минуты, когда впервые увидел тебя.

Мне 31 год, я фотожурналист. Это все, чем я могу быть и чем хотел бы быть. Если мы поженимся, как профессионалу мне конец.

Я ухожу, зная, какой это ужас. Я ухожу, зная, насколько ты счастлива. Ухожу, прежде чем начать обвинять тебя в том, в чем всецело виноват сам. Ты заслуживаешь лучшего, чем я.

Если бы мы поженились, ты бы поняла, что я с собой сделал из-за того, что слишком люблю тебя.

Гэйб».

Джез автоматически перевернула письмо, чтобы проверить, нет ли чего на обратной стороне. Затем заглянула в пустой конверт и еще раз перечитала. Поднялась и проверила шкаф в прихожей. Одежда Гэйба была на месте, не считая пальто, дорожных ботинок и вельветовых брюк. Выдвинув ящик, обнаружила, что нет его теплого свитера. Смотреть, на месте ли фотоаппарат, не было смысла. Она бродила по спальне, останавливаясь и озираясь по сторонам, словно маленькая комната превратилась в огромный лес, а она – заблудившийся в нем ребенок. Наконец вернулась в спальню, забралась в постель и с головой укрылась одеялом. Сознание отказывалось понимать, что произошло. В мозгу колотилась одна-единственная мысль: этого не может быть. Просто не может быть! Не должно. Гэйб уехал, бросив ее в день свадьбы, потому что слишком любит ее. Есть ли в этом хоть какая-то логика? Можно ли найти этому хоть какое-то объяснение, пусть даже самое невероятное? Он ушел, когда они были так счастливы. Он был безумно счастлив – с того момента, когда впервые увидел ее. И все-таки он ушел. Он любит ее так сильно, что вынужден был бежать. Ну хоть какая-то крупица смысла во всем этом есть?

Нужно выплакаться, подумала Джез. Люди обычно плачут. Но глаза оставались сухими, хотя ей казалось, что они кровоточат. Сердце отдавало в груди болезненной тяжестью, а руки и ноги сковал холод.

Услышав звонок в дверь, Джез вскочила с постели. Гэйб не ушел! Она знала, что этого не может быть, конечно же, он не мог бросить ее, это просто немыслимо, такое не может случиться никогда-никогда... Она рывком отворила дверь. На пороге стоял отец с полными руками пакетов, свертков и цветов.

– Папа! – простонала Джез. Она втащила отца в квартирку, быстро бросилась в спальню и вернулась, держа в руках письмо и протягивая его отцу: – Читай!

Майк быстро пробежал глазами страницы, притянул к себе дочь, сжав ее в объятиях так крепко, как только мог. Джез уже начала колотить дрожь, и казалось, что она вот-вот рассыплется на части. Она не плакала, только хрипела, из горла вырывались какие-то звуки, нечеловеческие всхлипы, переходящие в предсмертный животный вой. Еще будет время, думал Майк, но позже, не сейчас, чтобы объяснить ей: первый раз за свою жизнь Гэйб оказался прав. Джез заслуживает лучшего.

IX