Все или ничего

Я стал замечать, как она всех нас ловит в свои сети — режиссеров, актеров, короче, всех в штанах, и все это с помощью языка телодвижений, обещавших райское наслаждение. Я понял: еще немного — и она изменит мне. — Грант замолчал, посмотрел какое-то время на огонь, а затем продолжил: — Обнаружить что-либо подобное в женщине малоприятно, тем более если эта женщина — твоя жена. Быть доведенным до того, чтобы применять грубую силу просто от безысходности, иметь от такого брака детей, которые используются как средство шантажа, — все это наносит раны, которые долго не заживают. Поэтому, хотя я от нее и ушел, избавился от всего этого, хотя говорил себе, что не все женщины одинаковы, мне кажется, где-то в подсознании я дал себе клятву, что больше ни одна женщина не заманит меня в ловушку.

— И что же? — прошептала Брайони, широко раскрыв глаза.

— И когда я понял, что очень хочу тебя, я решил, что наши отношения будут строиться только на моих условиях, а мои условия были не допускать тебя к себе ближе, чем любовницу, причем любовницу, которая подчинялась бы мне. Я уговаривал себя, что это разумно, к тому же у меня были сомнения в отношении тебя и Ника, — сухо сказал Грант и решился наконец заглянуть ей в глаза.

Брайони облизнула пересохшие губы, в ней затеплилась надежда.

— Что-нибудь… изменилось? — с трудом выговорила она.

— Сожалею, но нет. — Брайони заметно напряглась. — Я хочу сказать… Нет, не говори ничего, пока я не закончу, Брайони, потому что тебе это может не понравиться. Ничего так сразу не делается. Честно говоря, несколько месяцев после твоего отъезда из Хит-Хауса я не искал тебя. Я цеплялся за свою теорию, считал, что ты шантажируешь меня, и ждал, когда же наконец ты объявишься, чтобы посмотреть, как я живу без тебя.

Но потом все изменилось. Я ужасно тосковал и понял, что между тем, как любила меня ты и как Лиза, нет ничего общего, я начал догадываться, что ты не могла поступить так с Ником, а потом до меня дошло, что ты и не думаешь возвращаться. Мне очень неприятно в этом сознаваться, но только тогда, собрав все воедино, я понял… что очень люблю тебя, и вот тогда я начал тебя искать.

— Так что же… — казалось, язык не слушается ее, — что же тут неприятного?

— То, что ты знаешь, какой я упрямый, самоуверенный дурак.

— Эх, Грант! — Брайони закрыла лицо руками, чтобы он не видел ее слез.

— А как ты считаешь, Брайони? — нежно спросил он. — Как нам быть теперь? Ты как-то сказала, что время может все… залечить.

Она убрала руки от лица и с трудом улыбнулась сквозь слезы.

— Время? Хочешь знать правду, Грант? Я чувствую себя старухой. У меня нет ни амбиций, ни желаний; я не смогла забыть тебя. Почему, ты думаешь, я похоронила себя здесь? Почему, ты думаешь, я была в таком состоянии, когда ты постучал в дверь?

Он встал и привлек ее к себе.

— Извини, но мне хотелось объясниться, чтобы между нами не было недопонимания. Ты выйдешь за меня замуж, Брайони?

— Да, конечно…

— Нет, не отвечай так поспешно. Ты должна все взвесить. Я по-прежнему трудоголик, хотя это отчасти объясняется тем, что в моей жизни не было того, кого я мог бы любить и с кем делить радости жизни, но до конца я вряд ли исправлюсь…

Брайони улыбнулась сквозь слезы.

— А я такая же, ты не подумал об этом? Мы будем работать вместе.

Грант обхватил ладонями ее лицо.

— Прекрасное решение. — Вдруг он помрачнел. — Есть еще Скотт и Ханна. Я уверен, они оставили надежду, что мы с Лизой когда-нибудь помиримся, но… — Он замолчал.

— Они рассматривают тебя как только им одним принадлежащую собственность? — Брайони положила руки ему на грудь, и он печально кивнул. — Но это так естественно, — спокойно сказала она. — Я сделаю все, чтобы понять и любить их. Но ты не будешь… возражать, чтобы мы имели своих детей?

— Возражать? Я бы сказал так: если у нас их не будет, мы совершим ошибку.

— Это правда, Грант?

— Ну конечно. — Он вытер слезы, которые вновь покатились у нее по щекам. — Ведь это венец любви, не так ли?

Брайони слабо улыбнулась.

— Тогда можно я отвечу тебе "да" прямо сейчас? Потому что любить тебя — для меня все и…

— Брайони, дорогая, — прервал ее Грант и прижал к себе так, что она едва не задохнулась, — конечно, можно.

Столовая в Хит-Хаусе еще никогда не выглядела такой красивой, как, впрочем, и невеста. На ней было серебристо-голубое длинное платье, присутствовала вся ее семья, дети Гранта, свекровь и почти весь персонал гостиницы, причем трое выглядели особенно довольными: Люсьен, шеф-повар Марсден и Линда.

И, правда, Люсьен, танцуя с Линдой на вечере после брачной церемонии, сказал:

— Ну разве не приятно видеть Брайони такой счастливой, ma chere [3]?

Линда восторженно выдохнула:

— Очень!

Люсьен ухмыльнулся.

— И все-таки я немного сочувствую Гранту. С ней иногда бывает непросто!

Линда остановилась и сердито сказала:

— А ты невыносим, Люсьен дю Плесси! — но замолчала, потому что рядом в танце прокружились Брайони с Грантом.

— Ты тоже считаешь, что со мной непросто?

— Очень непросто, — пробормотал Грант и вновь посвятил свое внимание ее телу.

Брайони заулыбалась.