Все источники бездны

Павел пожал плечами и отвернулся. Солнце медленно спускалось по весенней пологой дуге. Кайма деревьев вокруг озера потемнела, и оттого казалось, что оно светится своим собственным внутренним светом. Он завороженно уставился вдаль, как городской человек, которому редко выпадает видеть такую красоту, но вдруг неожиданно поежился под чьим-то тяжелым взглядом. Он обернулся. На него глядели холодные серые глаза Завадского.

Второй раз они остановились, когда начало темнеть. Лес внезапно расступился, открывая по левую руку плоскую грязно-зеленую равнину, кое-где, точно каплями крови, присыпанную ягодами прошлогодней клюквы. Над плоской поверхностью торчало несколько высохших стволов.

— Туда ходить не советую, — сказал лесник. — Болото. Поганский Мох называется. Оно до самого Салозера тянется.

— А что, тут вообще никто не ходит? — поинтересовался неутомимый Борис.

— Почему, — ответил тот, — ходят. Но в основном местные — ближе к зиме. А сейчас там все подтаяло… Провалитесь, и ищи вас. Разве что потомки выроют лет через пятьсот. И будут на вашем примере изучать строение черепа местного населения. Трупы в болотах хорошо сохраняются.

Может, на журналиста это и произвело впечатление. Павла такими вещами испугать было трудно.

— А что с сыном Чужайкиной — с настоящим сыном — случилось, как вы думаете? — спросил Борис с какой-то маниакальной настойчивостью. — Он тоже в такое вот болото провалился?

— Трудно сказать, — ответил лесник, — но скорее всего, да.

— А когда это случилось?

— Как раз прошлой весной. Или в начале лета.

— А к осени у нее в доме уже эта тварь завелась, — пробормотал Борис, — и прожил он там, у нее, получается, до зимы, как минимум.

— Нет, — ответил лесник, — он осенью и умер. Землю еще не прихватило. Потому-то они и ухитрились его по очереди на огороде закапывать. Вот, ей-Богу, странное развлечение. — Он вздохнул. — Ладно, — сказал он, — вон туда поглядите.

По правую руку лес медленно сходил на нет, превращаясь в редкую поросль, покрывшую вздыбившиеся гранитные скалы. Земля там была перекорежена, словно какой-то гигант долго и злобно расшвыривал ее ногами, но уже успела залечить раны — даже дорога к оврагу терялась в густой молодой поросли.

— Вот он, ваш карьер, — сказал лесник.

— Это тут беломорит добывали? — поинтересовался Борис.

Лесник покачал головой.

— Нет. Это к западу отсюда. На Керети. А этот рудник давно закрыли. Еще до войны, кажется. С тех пор тут мало кто бывает. Да и зачем? — Он усмехнулся. — Только всякие чудаки вроде вас. Ладно, если вы хотите осмотреть его, лучше это утром сделать. А потом тронемся в обратный путь. Устраивает?

— Вполне, — ответил Завадский. Ни о какой охоте он больше речи не заводил.

— Тогда будем ставить лагерь.

Никита протянул Павлу котелок.

— Пойдите, наберите воды. Там, у берега. Только осторожней. И не вздумайте пускаться на всякие подвиги, слышите?

— Хорошо, — кивнул Павел.

Он осторожно начал спускаться в низину. Над болотом небо набухало красным, черные силуэты деревьев тянулись к нему, точно сломанные руки.

Подтаявшая глина неожиданно подалась под ногой, и он упал на спину, проехав несколько метров вниз до самого края низины, где тускло отражали небо мелкие ямы, заполненные ржавой водой.

— Вот черт! — пробормотал он.

Нога отозвалась острой болью. Он осторожно попробовал ее подтянуть — вроде все в порядке, но что-то мешает. Он приподнялся на локте, скосил глаза вниз — ступня попала между двумя древесными корнями. Он потянул ее и легко высвободил, но она продолжала болеть — тупой ноющей болью.

Он снял сапог и осторожно пошевелил пальцами. Ощупал щиколотку. Она уже начала опухать.

«Перелома нет, — подумал он. — Вывиха вроде тоже. Подвывих. Или растяжение».

Павел потуже перетянул портянку, хромая, добрел до ближайшей бочаги и зачерпнул котелком воды.

Когда он вернулся, лесник уже укреплял над костром жердь для котелка, а Борис и Завадский таскали хворост.

— Так я и знал, — недовольно сказал лесник, взглянув на хромающего Павла.

— Это ерунда, — ответил тот виновато, — к утру все пройдет.

— Идти-то можете?

— Завтра смогу, — с фальшивой уверенностью отозвался Павел.

Никита мрачно поглядел на него.

— Говорил же я, осторожней. Ладно, садитесь. Ногу поднимите повыше. Полено подложите под нее, что ли.

— Без вас знаю, — пробормотал Павел.

Близилась ночь, но здесь, на краю леса, полной темноты не было — небо, окаймленное зубцами елей, продолжало слабо светиться бледным молочным светом. Костер почти прогорел. Борис, который отдыхал, с наслаждением откинувшись на рюкзак, неожиданно поднялся и начал копаться в вещах, сосредоточенно насвистывая.

— Ты это что? — спросил Павел.

— Фонарик ищу.

— Что там у тебя такое, чего ты без фонарика отыскать не сможешь?

— Вообще-то я хотел на карьер сходить, — задумчиво отозвался Борис.

— Ночью? — удивился Павел. — Какого черта?

— А помнишь, что эта девица говорила? Что он по ночам светится, что ли…

— Да ты сам погляди!

Именно над карьером навис глухой, непроглядный мрак.

— Ну и что, — упрямо сказал Борис, — может, это отсюда не видно.