Все изменится завтра (СИ)

- Алина…,- все, что смогла выдать, смотря на подругу.

- Так,- прошла мимо Верки,- не стой истуканом, тащи перекись,- сняла верхнюю одежду, шагая на кухню. Вера двинулась следом.

- Кто это сделал? – подала пузырек, присаживаясь на табуретку.

- Что, красотка, да? – улыбнулась, кривясь от боли,- красотка,- вторила, отворачиваясь к окну и прикладывая к губе ватку. В глазах уже давно стояли слезы, но почему-то выхода им не было, лишь смех. Ей было смешно, смешно от этой дикой боли, от ситуации, от того, какая она дура…

- Аль,…ты все-таки рассказала его жене?

- Еще нет, но теперь точно скажу,- выкинула окровавленную ватку в мусорное ведро.

- Ты с ума сошла, он же тебе убьет! Понимаешь! – Вера вскочила с места, как пуля, подлетая к подруге, пальцы впились в ее плечи и резко тряхнули девушку,- совсем уже, да?!

- Не убьёт, он ее боится, это она его размажет, оберет до нитки, у нее отец — прокурор города, он его боится. Он думал, что если съездит мне по роже, то я испугаюсь? Не-е-е-е-т, не на ту напал.

- Что ты творишь, Свиридова, что ты творишь…

- Закрыли тему, я спать, - вышла из кухни, гася за собой свет.

Вера же остается стоять там одна в полной темноте и растерянности.

Она все еще продолжает сжимать в руке мобильный, который начинает трезвонить, вырывая ее из этой пустоты.

- Да

- Вер, привет, это Ребров, давно не виделись, давай завтра встретимся?

- Дим, у меня завтра планы, меня пригласили на день рождения…

- Тогда днем, в три, в кофейне на набережной.

- Дим, я…, - гудки. Он просто положил трубку. Вера с минуту смотрела на потухший экран, но перезвонить не решилась. Ладно, она завтра съездит туда на полчаса. За полчаса с ней ничего не случится.

***

Раннее утро. Почти пять, а он еще не ложился. В руке чашка черного свежезаваренного Викой кофе. Если шеф ночует в офисе, заваливая себя делами, та же участь ждет и секретаршу, которая, к слову, уснула еще часа два назад, когда Артем выходил из кабинета, лицезрея ее сонное тело, свернувшееся в комок на небольшом кожаном диванчике приемной.

Сделав небольшой глоток, он отставил от себя кружку, столько его в себя влил, до тошноты. Закурил, дым быстро заполонил собой помещение. Очень редко позволял себе курить прямо в  кабинете, но сил куда-то выходить просто не было. За последние сутки на него свалилась целая тонна бумаг, словно он начинает все с нуля. Сотня разорванных сделок, выплата неустоек, компенсаций компаниям, с которыми он сотрудничал по руку с Алмазовым, и все ради того, чтобы больше не иметь с ним никаких дел. Готов был выкинуть на воздух миллионы. Впрочем, почти в тот же вечер, после их с Олегом разговора, ему позвонил Золотарев, откуда он прознал, Артема волновало мало, потому как к утру следующего дня об их разрыве кипел весь город, и не только. Золотарев позвонил с предложением сотрудничества и Артем согласился. Ему нужен сильный союзник. Да и убытки сами себя не восстановят, нужны контракты, а Алмазов явно постарается подпортить ему репутацию.

Затушил сигарету, голова коснулась высокой спинки кожаного кресла, глаза закрылись сами собой.  Не спал больше суток,  но даже сейчас, умыкнув у самого себя пару минут на отдых, мозг не хотел расслабляться, а наоборот подкидывал фразы, образы, события, произошедшие за последние дни. Они все крутились, крутились в голове, а после, словно кто-то выхватил картинку, наполнил ее более яркими образами, фразами, и он четко увидел кофейню, сидящую напротив блондинку, слышал ее голос, и свой, сказанный ей тогда вердикт. Мысль зацепилась за него, повела дальше, к истокам.

Когда он возвращался от Юсуповых, то все три часа беспрерывной езды думал над словами Ираиды Аркадьевны, думал, анализировал…взвешивал. В чем-то она была права, наверное, в том, что жить нужно дальше, только вот он и так живет дальше. Он прекрасно осознает, что Алены больше нет, что ее никогда больше не будет. Он ее уже отпустил, еще пару лет назад. Еще тогда понял, что больше ничего не чувствует, даже лелеянные воспоминания не помогают ему что-либо чувствовать, он пуст и холоден. Она все еще в его памяти, она всегда там останется, как, впрочем, и в потаенном уголке души. Она будет жить там вечно, в сердце каждого, кто когда-либо знал и любил ее.  Но он ничего к ней не чувствует. Не хочет, чтобы она вернулась, не думает, как все могло бы быть…по большому счету ему все равно. Это ничего уже не значит.

За всей этой мишурой и клятвеностью всегда скрывается лицемерие и людское эго. Нельзя любить человека посмертно, нельзя быть преданным тому, кого уже нет. Это первый год тяжело. Ты винишь себя за то, что просто дышишь, второй — за то, что продолжаешь жить, общаться, смеяться?! А потом продолжает нестись вереница серых, безликих дней, и в один из таких дней ты понимаешь, что все это ложь, что ничего это не значит. Что все оправдания ты придумывал для себя сам, и что тебе уже давно плевать. Ты не чувствуешь себя виноватым, ты просто живешь, живешь, как умеешь, живешь и все реже вспоминаешь о том, кто когда-то был для тебя всем.